Стоковые изображения от Depositphotos
На самом деле ничего не случилось. Просто они зарезали овцу. Ничего особенного: у них такая традиция. Баранов резали их прадеды, их деды, отцы, будут резать их внуки… Хотя, может, правнуки и не будут резать, мир меняется в сторону ненасилия, что бы там ни… Мир становится менее криминальным, менее насильственным: мир становится менее маскулинным – более феминным. Более гуманным. Что это будет за мир, лишенный щетины, шерсти и воинственности? Что это будет за мир, лишенный одного из полюсов?
Мне чуть-чуть жаль, что мы потеряем мужчинских мужчин с их агрессивностью и милым сердцу харассментом, что феминизация в конце концов убьет сексуальность. Но мне нравится этот дивный новый мир, в котором зато вдруг появилось слово «эмпатия», и теперь его вынуждены запоминать даже неучи. Как когда-то анекдотичные накаченные новые русские ели палочками суши. Потому что японская еда вдруг вошла в моду. Так в моду вошла «эмпатия», и теперь мы, мучая речевой аппарат, и плохо понимая, что это такое, вынуждены проговаривать это слово. Так что правнуки откажутся от традиции… Когда-нибудь.
У них одна традиция. У нас – другая. Мультикультурализм. Что не так? У них – резать. У нас – жрать порезанное. Не знаю, кто из нас лучше. Те, у кого традиции. Или мы, что жеманно отворачиваемся от кровавой работы, которую делают за нас другие. И жрем баранину – но не барана. С бараном – мы сюсюкаем. Разница: на наших глазах совершен акт убийства или до…
Что, собственно, случилось. Случилось то, что я снимаю фильм о беженцах, разбросанных по всему миру. О людях, сбежавших босиком из города, который они считали своим. Те, кому очень повезло – меняли, много доплачивая, жилье в столице на хибару в деревне. Остальные просто уходили. Когда-то, в 1988-89 или в 1990 году им пришлось покинуть дом, потому что начался этнический конфликт.
Привычное сочетание слов: «межнациональный конфликт». Бывает. Часто встречается в речи. Но, как известно, в настоящей драме все слова имеют одну цель – скрыть смысл. Так и это сочетание слов никак не объясняет, почему началась безжалостная резня посреди мирного города.
В то время было полно слов, скрывающих смысл: «ограниченный контингент» скрывал интервенцию в Афганистан, человек, воевавший в Афганистане, был назван «воином-интернационалистом», а люди, бежавшие из СССР сломя голову, «лицами, временно покинувшими места постоянного проживания». Плоды этого двоемыслия мы пожинаем до сих пор.
Сколько снимаю такие истории – всегда одно и то же: живут рядом очень мило и мирно разные нации, ходят друг к другу в гости на религиозные праздники, носят соседям-евреям мацу на Песах, соседям-христианам куличи на пасху, соседям-мусульманам сладости на Курбан-байрам – советский интернациональный рай – претворенный и приторный. Потом вдруг – крибли-крабле-бумс (в особенности же бумс) – одни перерезали других. И нет больше других в этом городе. Называется «межнациональный конфликт». Привычно. И ни черта не понятно. Кто-то винит Горбачева – верней, все хором винят Горбачева. И по слухам, даже он сам себя винит. Кто-то трезво объясняет, что империи бескровно не рушатся. Кто-то, наоборот, обвиняет тех, кто хотел скинуть Горбачева – и расшатывал, стравливал, распускал слухи. Вы чего хотите от простого народа, который в ведьм верит, а в вакцины – нет?
Жестокость прямо вот близко-близко, прямо вот в нагрудном кармане цивильного пиджачка – раз – и достал. Как это? Загадка. Коан.
Холокост расширяет вселенную сознания больше, чем полет на луну.
Я не понимала и до сих не понимаю и сформулировать не смогу. А вот зато теперь появился образ, страшный образ, метафора для этого будущего фильма. Мы приехали снимать беженцев 1988 года. Живут в Подмосковье. У них были гости.
Дело в том, что мы опоздали, снегопад, плохая дорога, навигатор подвел, и вот из-за всего этого мне и не повезло. Мне не повезло, а фильму повезло. И к нашим героям пришли гости, которых не ждали. Что-то им было нужно от хозяина, и ради этого «нужно» в качестве взятки они принесли барана. Не баранину. А барана.
Животное лежало большим коричневым комом на белом снегу, с туго связанными ногами. Глаза были… ну, какие бывают глаза у обреченного живого существа, которое ясно понимает, что его ждет. Вот эти глаза…
Я не знала, что мне делать. Вообще-то я приехала снимать и должна снимать не вмешиваясь.
Снимать мне хотелось меньше всего.
А было у меня три желания: 1) плакать, 2) гладить, 3) схватить и убежать. Схватить и убежать, как агент Кларисса Старлинг в «Молчании ягнят» – ровно так же и с таким же успехом. Потому не схватила. Самое мерзкое, что я могла бы сделать, – это погладить – тянулась же рука. Если и было что-то максимально гадостное и проститутское, так это мимишно пожалеть животинку, не умея помочь. Единственное мужество заключалось в том, чтоб не отворачиваться жеманно, а смотреть и снимать.
Я сняла это животное. Как знак этого скорбного бесчувствия. И ключ к пониманию того, почему резня.
Мужики смеялись, мужики не понимали, о чем тут горевать. «Да смотри, он травку ест, он на травке пасется». Ладно, «ради женщины» развязали ноги. Баран тут же завилял хвостом как собака и стал прыгать, но его снова связали, и хоть и не за ноги, а за шею – он тут же упал мордой в грязь, и взгляд его опять застыл.
Потом мы снимали их рассказы.
А потом вдруг вбежал гость. Уже начали… но проблема. Баран оказался овцой. И беременной. Дальше долго искали продавцов. Дальше долго вели с ними переговоры. Беременна или не беременна. Может, вы уже убьете, чтоб не мучилась? Даже зарезать толком не умеете. Ты что, как, можно – испуганно сказали все и мысленно перекрестились. Это грех, убивать беременную. В какой такой системе ценностей, в какой религиозной традиции убить беременную овцу грех, а мучить животное – норм?
Затравленные глаза – и черствость. Объяснение без слов, откуда выползает вдруг резня.
К портному пришел старый еврей пошить брюки. Сговорились о цене и о времени. Должны быть готовы через неделю. Неделя проходит – не готово. Две проходит – не готово. Каждый раз старик покорно уходит домой. Месяц проходит – не готово. Клиент не выдерживает: послушайте, Всевышний создал этот мир за шесть дней, а вы уже месяц возитесь! «Таки ви посмотрите на этот мир! И вы посмотрите на эти бруки!» У меня постоянно в голове вертится эта фраза старого портного, и я повторяю ее на разные лады, смакуя интонацию про «этот мир» от презрительной до цирковой. «Вы посмотрите на этот мир!» Он черств, не чувствителен, его наполняют существа, сделанные из пластика, с нарисованными улыбками, и каждый – не в контакте с каждым другим. Вольтер каждый год год заболевал в один и тот же день. Это было в Варфоломеевскую ночь. Гаршин заболел из-за казни Млодецкого. Как бы кто теперь заболеет от чужой боли – только псих.
Внуки, конечно, откажутся от традиции, кто бы сомневался, к тому все идет, мир станет чувствительным, нежным, и все мы станем веганами. Но это еще не сейчас…
P.S. А сама я вчера была в веганском кафе и позорно бежала, явив миру отсталость и непрогрессивность – уж больно неаппетитно.
По сообщению сайта Газета.ru