Стоковые изображения от Depositphotos
27 декабря 1941 года вышло постановление Государственного комитета обороны № 1069сс «О создании пересыльных пунктов и спецлагерей для военнослужащих Красной армии» за подписью Сталина. Как и многие подобные документы, он носил гриф «Совершенно секретно», но суть его так или иначе доводилась до сведения личного состава вооруженных сил.
Для проверки «бывших военнослужащих Красной армии, находившихся в плену и окружении противника», организовывались специальные фильтрационные лагеря, передаваемые в ведение НКВД. Лагеря создавались «в целях выявления среди бывших военнослужащих... изменников Родины, шпионов и дезертиров», обнаруживаемых «при освобождении городов, сел и иных местностей от войск противника». Лагеря должны были находиться «в пределах армейского тыла» «в Вологодской области — для Карельского, Ленинградского, Волховского и Северо-Западного фронтов; в Ивановской области — для Западного и Калининского фронтов; в Тамбовской области — для Брянского и Юго-Западного фронтов; в Сталинградской области — для Южного фронта».
Изначально было создано десять спецлагерей: Старобельский, Тамбовский, Ново-Аннинский (Фроловский), Подольский, Южский, Грязовецкий, Суздальский, Череповецкий, Острогожский и Рязанский. В 1942 году были организованы еще 22 лагеря в Вологодской, Тамбовской, Рязанской, Курской, Воронежской и других областях. Как считают историки, спецлагеря представляли собой военные тюрьмы строгого режима для заключенных, в большинстве своем не совершавших никаких преступлений, а просто ставших жертвами просчетов советского командования и лично Сталина, который карал их за свои собственные ошибки.
Проверка проходивших через эти фильтрационные лагеря могла быть сравнительно непродолжительной, а могла без особых на то оснований продолжаться многие месяцы. Заключенным в этих спецлагерях могли также оказывать необходимую медицинскую помощь, в которой многие, прошедшие через немецкий плен, несомненно, нуждались, однако и гибель «фильтруемых» также была достаточно частым и обыденным явлением. Существовал, впрочем, и еще один вид спецпроверки — проверка на местах, когда все ограничивалось лишь подтверждением личности командиром подразделения, так что пребывание в фильтрационном лагере после плена на было строго обязательной практикой.
Тем же постановлением предлагалось «лиц, в отношении которых после проверки их особыми отделами не будет установлено компрометирующих материалов, начальникам лагерей передавать соответствующим военным комиссариатам — по территориальности». Это, несомненно, было прогрессом в сравнении с ранним тезисом «в Красной армии нет военнопленных, есть только предатели и изменники Родины», распространившимся в первые месяцы войны и также приписываемому Сталину.
Из более чем 800 тыс. бывших пленных, вышедших из окружения и т.д. проверку успешно проходило, по разным оценкам, 85-95%. Большая часть после этого возвращалась в обычные войска или в войска НКВД, небольшая часть направлялась в штурмовые батальоны, в оборонную промышленность и на лечение в госпитали.
Побывавшие в плену офицеры, тем не менее, вне зависимости от результатов проверок направлялась в штурмовые батальоны в качестве рядовых и сержантов. Прошедшие через штрафбаты, выжившие и «искупившие свою вину кровью», они восстанавливались в звании. Те, кого отправляли в «трудармию», строили военно-промышленные объекты, в частности, Куйбышевский авиационный завод — этот труд был фактически принудительным. Однако успешное прохождение проверки «смершевцами» в фильтрационных лагерях и последующая ударная работа на советских стройках не означали, что «прегрешения» — пребывание в плену или окружении — будут забыты. Зачастую даже прав на получение полноценного паспорта гражданина СССР у таких освободившихся не было, а запись о пребывании в плену все последующие годы могла служить законным поводом для отказа в принятии на работу. Были поражены в правах также близкие родственники такого военнослужащего, особенно его дети, которые отныне были вынуждены в соответствующих анкетных графах указывать этот факт не своей биографии. Обычно этот вопрос формулировался так: «Были ли ваши родственники на оккупированной территории?»
Идея фильтрационных лагерей оказалась не нова, и начинали их создавать еще до постановления. С самого начала войны все военнослужащие и обычные граждане, даже на недолгое время и не по своей воле оказавшиеся на вражеской территории, подпадали под подозрение в предательстве. И еще довоенный уголовный кодекс предусматривал «за сдачу в плен, не вызывавшуюся боевой обстановкой — расстрел с конфискацией имущества».
Приказ Ставки Верховного Главнокомандования от 16 августа 1941 года № 270 объявлял дезертирами командиров и политработников, срывавших знаки различия и сдававшихся в плен, не исчерпав все средства к сопротивлению, требовалось «драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим». Любые же сведения об «антисоветской деятельности» в плену, полученные любым образом, даже по одному-единственному заявлению бывшего сослуживца, могли стать поводом для неотвратимого приговора. Семьям этих военнослужащих при этом грозили не только лишением пособия, но и арестом и ссылкой.
В 1944 году и в самом конце войны поток возвращаемых в СССР военнопленных и репатриированных резко увеличивался, а после войны, по директиве Генштаба ВС СССР от 12 июля 1946 года, рабочие батальоны были переформированы, к трудившимся в них стал применяться термин «переведенные в постоянные кадры промышленности».
Однако они все также не имели права менять место работы и возвращаться в родные места даже после демобилизации из армии прочих военнослужащих своего поколения.
В «оттепель», в 1956 году, по инициативе Георгия Жукова, министра юстиции Константина Горшенина и генпрокурора Романа Руденко проходил массовый пересмотр дел бывших военнопленных, и вышло постановление «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей», были реабилитированы (или по крайней мере амнистированы) сотни несправедливо осужденных. Еще раньше был издан указ об амнистии бывших советских военнослужащих, уличенных в пособничестве врагу и т. д. Тем не менее, дела тех, кто умер в фильтрационных лагерях или на «стройках социализма», как правило, уже не рассматривались.
Академик Александр Яковлев в своей книге «Сумерки» утверждал, что многие высшие военачальники скончались, так и не дождавшись суда: «Например, контр-адмирал Самойлов, арестованный в июле 1941 года, умер в тюрьме 19 сентября 1951 года, причем с августа 1942 по декабрь 1948 года он вообще не допрашивался. Умерли в следственной тюрьме арестованные в 1941-1942 годах генералы Дьяков, Соколов и Глазков, причем они тоже не допрашивались годами. Подобных примеров сотни... Проверки длились годами, начальство не торопилось, поскольку спецлагеря и «рабочие батальоны» представляли из себя дармовую рабочую силу, сравнимую с той, что давал ГУЛАГ. В районах Колымы, Норильска, Караганды, в Мордовии и Коми были созданы особые каторжные лагеря на 100 000 человек. Во Владимире, Александровске и Верхнеуральске — особые тюрьмы на 5000 человек. Не менее половины обитателей этих лагерей и тюрем были лица, «подозрительные по своим антисоветским связям», — бывшие военнопленные и гражданские репатрианты».
По разным данным, всего за годы Великой Отечественной войны в плен попало от 4 до 5 млн советских военнослужащих, из них были возвращены на родину менее 2 млн человек, свыше половины взятых в плен погибло в лагерях и «маршах смерти». Свыше 100 тыс. вернувшихся были расстреляны за дезертирство. Еще около полумиллиона предпочли остаться на Западе.
Немецкое командование вполне сознательно делало ставку на физическое уничтожение как можно большего числа советских военнопленных вопреки Женевской конвенции, якобы не подписанной СССР, — особенно в первые месяцы войны, когда их было неимоверное количество. От изнуренных людей старались избавиться еще по дороге до места содержания в лагере. «Многие бойцы кончили свою жизнь в немецком плену. Задачей немцев было уничтожение живой силы СССР в общем и военнопленных в частности, — писал участник Великой Отечественной войны и публицист Борис Рунин. — Создавались невыносимые условия для существования пленных. По дороге в лагерь их ничем не кормили. Они питались попадавшимися по дороге капустными листьями, корнями, ржаными колосьями с неубранных придорожных полей. Воду пили из дорожных луж. Останавливаться у колодцев или просить напиться у крестьян строго воспрещалось. Так, в течение пяти дней — с 9 по 13 октября 1941 года — гнали колонну пленных в Дорогобужский лагерь. Колонну сопровождала машина, на которой были установлены четыре спаренных пулемета. По пути в одной из деревень под печкой сгоревшего дома пленные увидели полуобгоревшую картошку. Около 200 человек бросились за ней. Из четырех пулеметов был открыт огонь прямо в толпу. Несколько десятков пленных погибло. По пути пленные бросались на поля с невыкопанной картошкой, тотчас же открывался огонь из пулеметов».
Прямому уничтожению подвергались те категории пленных красноармейцев, которых гитлеровцы считали особенно «нежелательными» с точки зрения своей идеологии. Это были прежде всего «комиссары», члены компартии, представители интеллигенции, а также евреи, которым выжить в немецком плену было просто немыслимо. По оценкам историков, более полумиллиона человек стали жертвами прямого истребления, причем наиболее интенсивно истреблялись именно советские военнопленные. Советский и российский географ-демограф и публицист Павел Полян подчеркивает, что «Холокост как система физического уничтожения немцами евреев хронологически ведет свое начало именно с систематического убийства евреев-военнопленных» — подобные расстрелы начались уже 22 июня 1941 года, задолго до первых акций по уничтожению гражданского еврейского населения. Впрочем, после нескольких месяцев боев в СССР вермахт начал все же рассматривать возможность ослабления положений «приказа о комиссарах», а когда война затянулась, военнопленные стали рассматриваться также как дармовая рабочая сила, которую нужно в какой-то степени беречь.
Была и программа поиска и формирования из числа военнопленных подразделений «добровольцев», осуществлявших конвойную службу в лагерях для военнопленных, а также полицейских команд, «казачьих» рот и эскадронов для охраны порядка и несения караульной службы на оккупированных территориях. Такие подразделения часто привлекались к проведению карательных акций против партизан и мирного населения, что усиливало к ним ненависть со стороны бывших соотечественников и опять же служило поводом для самой тщательной «фильтрации» уже в советских лагерях. Численность таких формирований, созданных из советских граждан за все годы войны, оценивается примерно в 250 тыс. человек.
По сообщению сайта Газета.ru