Стоковые изображения от Depositphotos
— Что такое лимфология?
— Лимфология — это область медицины, которая изучает лимфатическую систему. Научно-исследовательский институт клинической и экспериментальной лимфологии — это институт, созданный в 1991 году последним приказом Совета министров СССР, и на данный момент это единственный институт на территории России, который специализированно занимается лимфологией.
Мы изучаем лимфатические сосуды, лимфатические коллекторы (крупные лимфатические сосуды, собирающие лимфу, оттекающую от лимфатических узлов не-скольких областей тела или нескольких органов), лимфатические узлы и лимфоидные органы — это такая дополнительная третья транспортная система в организме человека.
Такие институты есть в каждой стране мира.
Максим Королев
— Одна из функций лимфатической системы — перебрасывание клеток иммунной системы в ходе активации иммунитета. Вы занимаетесь иммунными проблемами?
— У нас широкая палитра исследовательских задач. Прежде всего, мы занимаемся разного типа отеками. У нас есть клиника, где работают очень классные сосудистые хирурги, которые почти первыми стали оперировать с помощью специальных микроскопов, потому что лимфоидные сосуды очень маленькие.
Еще одно направление, которым институт очень давно занимается, — это синдром диабетической стопы. При диабете страдают и лимфоидная, и иммунная системы. Развиваются специфические инфекционные осложнения, когда людям с диабетом вынуждены ампутировать ноги, пальцы. Сейчас наш институт — это хаб, где под одной крышей работают и серьезные ученые, и высококлассные клиницисты. Мы решаем задачи в следующих областях: это клиническая лимфология, это сосудистая хирургия, это эндокринология, это ревматология со всем спектром аутоиммунных заболеваний, это гинекология, это травматология и ортопедия. Кроме того, мы активно занимаемся фармакологией: у нас 5 специализированных фармлабораторий.
— Вы лично по специальности ревматолог. Какими именно заболеваниями занимается ревматология?
— Это широкая палитра ревматических заболеваний — ревматоидный артрит, болезнь Бехтерева, системная красная волчанка, системная склеродермия и другие. Например, сахарный диабет I типа — классическое аутоиммунное заболевание. Или, например, есть ряд заболеваний нервной системы, например, рассеянный склероз.
— Артрит и артроз — это заболевания, которые очень сильно распространены в мире. В чем разница между ними?
— Артроз — это проблема, связанная со старением хряща. Он стареет у всех. То есть нет человека на Земле, который дожил бы до 65 лет, и у него не было бы признаков артроза. Но это не воспалительное заболевание. Артрит – воспалительное.
Как быстро понять: артрит у тебя или артроз?
Все, что связано с воспалением (артрит), болит утром, сопряжено с утренней скованностью, нестероидные противовоспалительные препараты помогают, нагрузка облегчает боль. При артрозах все болит вечером, нагрузка не помогает, а ухудшает состояние, нестероидные противовоспалительные препараты малоэффективны.
— Артрит может в любом возрасте начаться?
— Абсолютно. И у младенца, и в 80 лет. Никакой зависимости нет.
Есть такой миф, что аутоиммунные заболевания — это болезни молодых. Это не так. Средний пик заболеваемости — это возраст 40 лет.
— Много ли людей, которые имеют диагноз «артрит» в России?
— Ревматоидный артрит — это 1% населения, то есть в России это почти полтора миллиона человек. Но тут важна еще другая цифра:
ревматические заболевания занимают уверенное 4 место по случаям временной нетрудоспособности во всем мире.
А вот это уже очень много. Прямые затраты на лечение ревматоидного артрита точно такие же, как на острый инсульт.
— Можно ли отложить поход к врачу, если вы заподозрили у себя артрит, ведь заболевание развивается медленно?
— Раньше считалось, что можно. Современные данные говорят, что это ургентная медицинская ситуация (Urgent – неотложный). То есть ты должен все сделать в первый год, тогда можно добиться стойкой ремиссии.
— Что обычно назначается в первый год при диагнозе «ревматоидный артрит»?
— В первый год мы назначаем быстро адекватную дозу метотрексата (мощный противовоспалительный препарат) и в 30% случаев имеем ремиссию. Ремиссия — это когда человек себя ощущает здоровым. 70% пациентов, к сожалению, ремиссии не достигают, но часть из них имеют довольно высокую активность. Если сие происходит за границей двух лет, там гораздо более скромные результаты. Здесь важна скорость.
— Какие анализы надо сдать?
— Это небольшая по обьему биохимия и общий анализ крови, антитела к цитруллину, антитела к ревматоидному фактору, рентгенография кистей и стоп. Ничего сверхъестественного.
— А что на рентгене можно увидеть?
— Эрозии. Мы должны исключить эрозивный тип артрита. Это опять же умеют делать все ревматологи. Если мы видим эрозию, значит, мы уже опаздываем.
— Таблетки придется принимать всю жизнь?
— Да, это пожизненный тип лечения, как при гипертонической болезни.
— Если взять ревматоидные заболевания, какое следующее по встречаемости после артрита?
— Болезнь Бехтерева или анкилозирующий спондилит.
Если ревматоидный артрит — это периферические суставы, в первую очередь кисти, стопы, то болезнь Бехтерева — это позвоночник.
Там другой тип воспаления, сразу фиброзный. То есть сразу начинает формироваться избыточная костная ткань и соединительная ткань, которые нарушают объем движения, и позвоночник перестает гнуться. В первую очередь страдает объем движения. Болезнь довольно быстро прогрессирует, известен случай с писателем Николаем Островским, который в результате развития болезни Бехтерева был в итоге прикован к постели и потерял зрение.
Главная задача — это сохранить функциональную активность пациента. Сегодня основной и почти единственный метод лечения, который реально позитивно влияет на болезнь, это генно-инженерные биологические препараты. Это моноклональные антитела к ряду провоспалительных цитокинов. Эта же группа препаратов используется при тяжелом COVID-19, когда понимают, что развился цитокиновый шторм. Ведь именно COVID-19 показал всему миру, какие ревматологи молодцы, потому что они умели работать этими препаратами. И именно ревматологи оказали методическую помощь инфекционистам.
— Моноклональные тела — это довольно дорого… есть ли более дешевая альтернатива им?
— Да, действительно, стоимость лечения — это важнейший фактор, который ограничивает максимально широкую доступность терапии моноклональными антителами.
Во всем мире идут исследования по поиску более дешевых альтернативных стратегий лечения. Большие надежды возлагают на аптамеры.
Аптамеры — это относительно небольшие одноцепочечные молекулы ДНК или РНК, специфически связывающиеся с определенными молекулами-мишенями. Мы как раз занимаемся разработкой таких лекарств. Почему именно они? Во-первых, аптамеры делают с помощью химического синтеза, который дает хорошо прогнозируемый результат. Во-вторых, аптамеры — это понятная химическая формула, не трехмерная, в отличие от моноклональных антител, что сильно облегчает дело. В-третьих, раз сделав аптамер, дальше можно получать четкие клоны, которые на 99,9% эквивалентны оригиналу. В-четвертых, аптамеры — это не только фармпрепараты для лечения, но и диагностикумы. То есть это системы, которые могут что-то определять.
— Вы делаете аптамер от болезни Бехтерева?
— Мы работаем над созданием прототипа и лекарства, и тест-системы.
— У Вас есть партнеры на этом сложном пути?
— Да, безусловно! В современных реалиях ничего по-настоящему стоящего невозможно сделать в одиночку. Мы работаем в тесной коллаборации с химиками из новосибирского Института химической биологии и фундаментальной медицины СО РАН. В лаборатории химии РНК (зав. лаб. Мария Воробьева) проводятся очень важные работы по синтезу аптамеров.
— На каком вы этапе?
— Самом начальном. Мы создаем аптамер к интерлейкину 17А.
На данный момент у нас есть самое главное – «сваренный» аптамер. Прототип создан.
Кроме того, у нас есть разработка биологической модели мышки, на которых мы это будем тестировать. Также мы имеем первый маленький экспериментальный фрагмент, который говорит, что токсичность лекарства довольно приемлемая. С осени мы уже запускаем исследования в полной мере, где будет нормальная доклиника с биологической активностью и острой токсичностью.
— Сколько будет длиться доклиника?
— Я думаю, что 2 года. Но это такие очень оптимистичные цифры.
— А клиника?
— Как всегда, 5 лет.
— То есть получается, что к 2030 году вы сделаете прорывное лекарство?
— Мы очень надеемся на это. Разработка Тромбовазима, — препарата, который уже есть в аптеке, — заняла у нас 7 лет.
— Аптамеры от болезни Бехтерева в мире уже существуют?
— Нет, таких нет.
— А для ревматоидного артрита вы тоже делаете аптамер?
— Я скажу честно, у нас такие мысли есть, но рук не хватает. Но в целом
аптамерная технология может побороть любое аутоиммунное заболевание.
— А лечение от COVID-19 может быть аптамерным?
— Думаю, что это вполне возможно. Например, хорошо известные Левилимаб, Тоцилизумаб (введены в рекомендации Минздрава для лечения цитокинового шторма при COVID-19) — это моноклональные антитела к рецептору интерлейкина 6. Технологически это ровно то же самое.
— Но только зачем делать новые лекарства, если эти работают?
— Ни для кого не секрет — случился COVID-19, и известный на тот момент препарат Тоцилизумаб тут же пропал. Почему? А его нельзя быстро сделать. Потому что клеточная линия имеет биологические законы производственной эффективности. А у химического синтеза таких ограничений значительно меньше. Поэтому можно быстрыми темпами наращивать производство препарата.
— Аптамеры нужно будет колоть?
— Да. И колоть всю жизнь. Поэтому мы задумываемся о некоем гаджете, который представлял бы собой аналог инсулиновой ручки. Ты ее носишь в кармане, она при тебе, ты в любой момент можешь подколоть необходимое количество. Что это значит? Это значит, что в этой шприц-ручке лекарственный препарат, который не портится при обычных температурах. Моноклональные препараты хранятся только при очень низких температурах, поэтому носить их с собой не получится. А вот аптамеры можно. Поэтому в наших планах и создание такого гаджета, который сделает пациентов свободными.
По сообщению сайта Газета.ru