Не ровня по линейке

Россия не знает, что делать с детьми мигрантов в российских школах — поэтому предпочитает их бояться. Оригинал материала опубликован в «Новой Газете». Автор: Ирина Лукьянова.

В марте этого года Владимир Путин на заседании Совета по межнациональным отношениям предложил следить за количеством детей мигрантов в российских школах, чтобы «не формально, а фактически глубоко адаптировать к российской языковой среде», и не только к языковой, но и «к культурной вообще, чтобы они могли погружаться в систему наших российских ценностей».

С одной стороны, проблема действительно существует, и браться за ее системное решение нужно давным-давно. С другой стороны,

при общей тяге к простым решениям это может привести к внедрению «процентной нормы» для детей мигрантов. Есть ли иной выход?

Конечно, если в классе для большей части учеников язык обучения неродной — они и хуже учатся, и хуже адаптируются в школе и в социуме. Никто толком не знает, какой процент можно считать предельным; эксперты называли мне цифру в 30%. При этом в школах Московской области, например, есть классы, едва ли не полностью укомплектованные детьми, для которых русский неродной. Обычно принято говорить о них — «дети, плохо (или «слабо») знающие русский язык». Но «плохо» — это совершенно ненужное оценочное суждение. Специалисты предпочитают термин «инофоны».

Однако не стоит считать, что дети с неродным русским, или инофоны, в российских школах — это исключительно дети трудовых мигрантов из двух-трех бывших советских республик. В московской школе, например, могут учиться дети из семей самого разного гражданства, достатка, образовательного и культурного уровня: от беженцев из Афганистана до британских экспатов, от российских граждан из Чечни или Дагестана до сотрудников северокорейского посольства. Общее у них то, что язык обучения для них неродной — и что наша система образования не очень знает, что с ними делать.

Нельзя сказать, чтобы об этой проблеме узнали только сейчас. Первые попытки справиться с ней предпринимались еще в девяностых, когда стало ясно, что трудовых мигрантов, в особенности из стран СНГ, в России становится все больше, а их детей в соответствии с принятым в 1992 году Законом об образовании школы нашей страны обязаны принимать.

Еще в 1994 году московский департамент образования разработал Концепцию содержания образования московских школ с этнокультурным компонентом. Обычно их появление инициировали диаспоры: сначала обращались в правительство Москвы с просьбой об открытии воскресного культурно-образовательного центра на базе какой-то школы; потом, если учеников было достаточно, в школе открывали специальные классы с этническим компонентом, а потом и вся школа могла стать таковой.

В этих школах преподавание велось на русском языке, но дети могли заниматься и своим родным языком, а те, у которых родной язык русский, — выучить армянский, азербайджанский, грузинский, литовский или татарский языки.

В 1988 году в Москве было четыре школы с этнокультурным компонентом, а к 2008 году их число выросло до 80. Правда, значительная часть таких школ в Москве — школы с русским этнокультурным компонентом (с изучением русского фольклора, праздников, истории, с хором и проч.).

К 2014/15 учебному году число школ с этнокультурным компонентом сократилось до 50 и в последующие годы продолжало снижаться. По данным «Мела», сейчас их не десятки, а единицы (мы запросили данные о нынешнем их количестве у департамента образования Москвы, но не получили точного ответа). Причина в том, что с началом объединения московских школ в крупные комплексы концепция школ с этнокультурным компонентом уступила место идее принудительной инклюзии.

Идея эта состоит в том, чтобы поместить всех детей в одинаковую среду огромного образовательного заведения —

и уже там обеспечить детям с особыми образовательными потребностями (а русский как иностранный — это тоже таковая потребность) необходимые условия обучения.

С 2006 года в некоторых школах Москвы по инициативе департамента образования создавали «Школы русского языка», где дети-инофоны получали необходимую языковую подготовку; к 2015 году они работали в семи школах и получали особое финансирование. Но прошедшая в Москве реорганизация и объединение школ в большие комплексы повлияла на них не лучшим образом. Вместо целевого финансирования конкретных программ появились нормы подушевого финансирования, а они, хотя и дают школе дополнительные деньги за каждого ученика-иностранца, но на какие цели школа их потратит — зависит от администрации. Специальные программы для инофонов и обученные работе с ними учителя к этим деньгам автоматически не прилагаются.

Так что сейчас ни в Москве, ни в других регионах страны реально работающей системы помощи детям-инофонам в системе образования нет — она остается уделом отдельных энтузиастов.

Департамент образования Москвы на наш запрос об этом ответил так:

Департамент образования — «Новой газете»

«Проект «Школы русского языка» действовал с 2006 года и был организован как годичные структурные подразделения общеобразовательных организаций, которые реализуют программы интенсивного обучения детей мигрантов государственному (русскому) языку, их социально-психологической и культурно-языковой адаптации. В настоящее время проект не функционирует».

В последнее время некоторые регионы (в первую очередь Калужская область) начинают создавать собственные программы, и Министерство образования даже присматривается к их опыту, но до решения проблемы на федеральном уровне еще далеко.

Сейчас родители-мигранты, приводя детей в школу, сталкиваются с множеством проблем. Конечно, Закон об образовании (пп. 2 ст. 5) утверждает, что право на образование в нашей стране «гарантируется независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного, социального и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств».

Как правило, школы принимают заявления о зачислении детей, имеющих регистрацию (в случае мигрантов — поставленных на миграционный учет), на закрепленной за школой территории, с 1 февраля до 1 июня.

С 1 июня по 5 сентября школа может принимать детей с других территорий, если в ней есть свободные места. Именно отсутствие свободных мест — та самая причина, по которой детям мигрантов обычно отказывают зачастую в нескольких школах подряд.

В таких случаях местные образовательные власти должны найти ребенку место для учебы.

В большинстве регионов страны заявление о приеме детей можно подать прямо в школу, но в Москве, Московской области и Петербурге это можно сделать только через портал госуслуг. Мало того что не у каждого мигранта есть доступ к интернету и смартфон — но для определения ребенка в школу порталы в нарушение Закона об образовании требуют регистрации по месту жительства. Иногда мигрантам удается дойти до суда и даже выиграть дело. Но до суда, однако, доходят единицы. Ведь для многих оказываются непосильными даже первые шаги: миграционный учет, доступ к интернету, поиск школы, готовой принять ребенка. Некоторые семьи и не стремятся учить детей: зачем, если ребенок может помогать дома с младшими или на работе.

В своем запросе «Новая газета» спросила департамент образования, «как именно следует поступать тем родителям-мигрантам, которые хотят записать детей в школу, но не имеют московской регистрации и, соответственно, не могут это сделать через портал госуслуг и портал mos.ru». Пресс-служба департамента ответила так:

Департамент образования — «Новой газете»

«Что касается приема детей в московские образовательные организации, то он осуществляется на основании электронного заявления, которое родители заполняют на официальном сайте мэра и правительства Москвы. Также им необходимо предоставить в школу перечень документов, которые подтверждают сведения в электронном заявлении:

Родители детей, которые являются иностранными гражданами или лицами без гражданства, дополнительно предъявляют документ, подтверждающий право заявителя на пребывание на территории города Москвы.

При возникновении дополнительных вопросов родители всегда могут обратиться в Центр информирования населения о предоставлении образовательных услуг департамента образования и науки города Москвы. Помимо консультирования центр оказывает содействие в регистрации электронных заявлений о приеме в образовательную организацию в отношении детей, в том числе иностранных граждан, родители которых не имеют возможности зарегистрировать электронные заявления (эл. почта: infodo@edu.mos.ru, тел.: 8 (495) 530-71-71, понедельник-пятница с 9.00 до 19.00)».

Школы, особенно в районах, где живет много мигрантов, не очень хотят принимать их детей не только потому, что не умеют их учить. Скорее потому, что опасаются вместе с детьми получить множество проблем — от этнических конфликтов в классе до общего снижения успеваемости в школе.

«У нас есть школы, где много мигрантов, — говорит Ирина Белоусова, руководитель работающего в Калужской области проекта «Одинаково разные» Благотворительного фонда поддержки и развития образования «Новый учитель». — Но это пока не иммиграционные анклавы, как в Европе или Америке, то есть такие городские кварталы, в которые опасно заходить людям других национальностей. Такого у нас пока нет, и допускать этого нельзя. А случиться такое может, и именно из-за школ. Ведь школа формирует сообщество вокруг себя, особенно в маленьких населенных пунктах. В Калужской области есть поселки, откуда уезжают местные жители: туда на протяжении десяти лет приезжают на работу мигранты, их дети идут в школы, наконец, процент мигрантов в школе достигает, скажем, тридцати. В результате у всей школы низкие образовательные результаты, и это становится дополнительным основанием для переезда местных жителей».

Анастасия Кузина, координатор программ «Младшая школа» и «Подготовка к школе», и Ольга Павлова, координатор программы «Профильные предметы» работающего в Москве Интеграционного центра для детей беженцев и мигрантов «Такие же дети», делятся похожими наблюдениями: «Статистики у нас нет, но мы видим, что в Московской области внезапно возникают районы — например, Красногорский район на северо-западе, район рынка «Садовод» на юго-востоке, которые в основном заселены мигрантами. Они селятся рядом с рабочими местами или переезжают из Москвы в Подмосковье, где более дешевое жилье. В некоторых районах Подмосковья учителя и директора говорят, что в набранных первых классах половина детей не говорит по-русски. На местных форумах родители обсуждают, что пора забирать своих детей».

«Важно, чтобы дети учились вместе, но если класс состоит только из детей с неродным русским, у них меньше возможностей изучать язык, — замечает Екатерина Алимова, директор АНО «Дети Петербурга». — Важно, чтобы дети общались, чтобы не было перекосов».

Владимир Путин на заседании Совета по межнациональным отношениям как раз требовал не допустить в российских школах ситуации, которая существует в других странах:

Владимир Путин — о ситуации с мигрантами в школах на Западе

«В некоторых европейских странах, да и в Штатах тоже, повторяю, когда уровень детей мигрантов в школе достигает определенного процента, местные жители своих детей из этих школ забирают. Сейчас не буду останавливаться на причинах, я думаю, что каждому взрослому человеку они понятны. И там образуются школы, которые чуть ли не на 100 процентов — не чуть ли, а фактически на 100 процентов укомплектованы только детьми мигрантов, и это большая проблема. Нам нужно иметь в виду эту практику и ни в коем случае не допустить в России развития событий подобного рода».

Самым простым способом тут кажется контроль за процентным соотношением детей-инофонов в школе. Но где же тогда учиться детям, которые не укладываются в процентную норму?

Ольга Павлова уверена: «Проблема, безусловно, есть, но ее нельзя решать недопуском детей в школы. В значительной степени это проблема миграционных властей. И в школах, где сталкиваются с такой проблемой, ее можно и нужно решать. Когда люди ездят учиться за границу, они часто видят, что перед вузом или школой — адаптационный год языковых курсов. Это же можно организовывать и у нас на базе школ. Ведь в школах же есть дополнительные занятия для дошкольников, которые собираются в первый класс, — можно сделать такие же занятия для тех инофонов, которые собираются поступать в школу. Их не обязательно группировать по возрасту, можно группировать по уровню знания русского языка».

Даже если семья хочет учить ребенка и школа готова его принять, это вовсе не значит, что на этом его проблемы кончаются. Екатерина Алимова:

«В школу ребенка не могут не принять, если там есть свободные места, но могут предложить тринадцатилетнему подростку пойти в первый класс, потому что у него нулевое знание языка.

Подросток отказывается сидеть в классе с малышами. Формально школа не нарушает закон, но создает условия, при которых ребенок не может пойти в школу».

Ребенку могут предложить учиться на несколько классов ниже не только из-за того, что он не владеет русским языком, но и из-за расхождения в школьных программах: многое приходится наверстывать. Чем старше ребенок, тем меньше вероятность, что этот подход сработает. При этом, как правило, в школах нет специально подготовленных учителей русского языка как иностранного. На уроках ребенок ничего не понимает, скучает, начинаются проблемы с поведением. Обязанность заниматься с ним русским языком возлагается обычно на школьного словесника — и так едва ли не самого загруженного учителя. У словесника нет ни программ, ни пособий, ни методик — а главное, ни умения, ни желания заниматься навязанной ему работой, которая к тому же не всегда оплачивается.

Наконец, в классах начинаются конфликты — обычные в детской среде, но быстро перерастающие в межэтнические, если в классе сидят за соседними партами дети разных народов. Масла в огонь подливают родители и даже учителя:

у взрослых практически всегда есть «ценное мнение» о других этносах и религиях, и они часто готовы поделиться им с детьми.

Уровень ксенофобии в обществе высокий, и на детях в классе это тоже сказывается. Но родители заступаются за них редко: они чувствуют, что раз их ребенка вообще взяли в школу, то они не вправе роптать. Ольга Павлова замечает: «Важно понимать специфику таких семей: они находятся за чертой бедности, им часто нужна серьезная поддержка. Этот сегмент родителей чувствует себя особенно уязвимо. Они считают, что если их ребенка бьют в школе — они не могут выражать недовольство. Они не контактируют с учителем, потому что не говорят по-русски. У них может быть суточная работа, и чтобы поговорить с учителем, свободное время родителя должно совпасть со временем учителя, он должен взять с собой переводчика. А в школы не пускают посторонних людей, и если у него нет сертификата переводчика, его могут не пустить. То есть, чтобы просто состоялся диалог родителя с учителем, нужны дополнительные серьезные усилия».

В общем, даже если ребенок-инофон попал в школу — рано или поздно школа или семья говорит «мы больше так не можем» — и ребенок вынужден перейти на семейное обучение или просто бросает учебу.

Россия — не первая страна в мире, которая сталкивается с проблемой «как учить детей мигрантов». Во многих странах существуют конкретные схемы, позволяющие адаптировать детей к школе и обществу.

Схемы эти довольно простые: ребенок отправляется либо в адаптационный класс (год языковой и культурной подготовки до школы), либо сразу в обычный класс, соответствующий возрасту или на год ниже, но одновременно интенсивно занимается языком обучения. Матери русскоязычных детей, живущих в других странах, рассказывают, как это работает.

«У нас любая школа проводит стандартные языковые тесты для ребенка. С родителями контактирует районный отдел образования и обсуждает варианты погружения ребенка в языковую среду. Они разные для разного возраста. Младших детей обычно сажают в отдельный класс, где преподают только финский как иностранный: четыре часа финского в день. Такие классы есть не во всех школах. На неосновные уроки (рисование, физкультура, труд, экскурсии) дети присоединяются к обычным классам. По мере освоения финского языка дети покидают класс адаптации — обычно это занимает от полугода до года. Детей регулярно тестируют. Когда ребенок уже может сам ориентироваться в классе и прочесть задания в учебнике — его переводят в обычный класс, и дальше он справляется сам. Родителей приглашают в районный отдел образования — и там они вместе решают, в какой класс обычной школы ребенок пойдет. Чаще всего это происходит с потерей года, но я знаю русских детей, которые этот год не теряли.

Обучение финской культуре происходит одновременно с освоением языка: если по четыре часа в день тусоваться с финской учительницей и ее помощницей, выходить на перемены и в столовую, ездить на экскурсии — то как раз все и узнаешь. Со слов русских детей я знаю, что они в самом начале даже в туалет ходят вместе с учителем: им показывают, как тут что устроено и как называется. Детей разбрасывают по разным адаптационным классам — вряд ли в классе будут одни русские дети: обычно это русские, эстонцы, сомалийцы, курды, афганцы — все вместе.

В любой финской школе начальные классы не сидят в кабинете на перемене, их всех выгоняют во двор, и они учатся финскому в организованных играх. А дежурные учителя смотрят, чтобы не было бесчинств. Так — до шестого класса, с седьмого они «уже большие», их оставляют в покое. В школе по пятницам показывают кино: в классе смотрят его с комментариями, по окончании — дискуссия. В адаптационных классах показывают фильмы с субтитрами, это тоже помогает погружению в языковую среду».

Ко времени переезда ее старшей дочери было девять лет, и она закончила в Москве второй класс.

«Я пошла к директору ближайшей начальной школы с оценками за 2-й класс, и дочку записали без тестирования.

Уже потом, задним числом, через несколько месяцев ее протестировали в местном департаменте образования на знание самого начального уровня языка. Учеба с третьего класса в немецкой школе была построена так: на всех уроках дочь присутствовала сразу, это было активное и даже шоковое погружение. Плюс к тому один-два раза в неделю в той же школе она ходила на занятия немецким как иностранным с другими детьми мигрантов (с 3-го по 5-й класс). В третьем классе она была освобождена от зачетов по немецкому. Но я знаю, что у других бывает и иначе: ребенка записывают в младший класс или в специальный интеграционный класс, если он есть в конкретной школе».

«Детей начальной школы, которые не знают иврита, помещают в обычные классы и делают для них вместо физкультуры, рисования, чего-то еще не важного — занятия ивритом. Это оплачивается государством, но, чтобы выделили учителя, в школе должно быть четыре ребенка, которые в этом нуждаются. В классе обычно есть русскоязычные дети, которые могут помогать с уроками. В школу приходят волонтеры, часть родителей нанимает частных учителей, и в большинстве случаев этого оказывается достаточно.

С подростками сложнее: там уже есть дифференциальное обучение, и детей, которые не знают языка, помещают в самые слабые классы с двоечниками (и зачастую хулиганами) и самой слабой программой. Им дают какие-то часы иврита, но это тоже зависит от того, сколько таких детей в школе: их не может быть меньше четырех. Кроме того, в Израиле есть программа репатриации детей отдельно от родителей — Наале (от 15 лет), а это интернаты. Там есть и русскоязычные дети, и учителя. Новоприбывших детей старше 15 лет стараются устраивать туда. Дети там неплохо учатся, математика у них на русском, русскоязычные вожатые помогают с уроками — но знаю детей из таких классов, которые так и не выучили иврит за ненадобностью. Впрочем, даже они закончили языковой курс в армии».

В России дети обычно получают помощь, если есть конкретные энтузиасты, которые хотят с ними работать: учителя, директора школ, региональные администрации. Некоммерческие организации берут на себя подготовку детей к школе, обучение их русскому языку, подтягивают по предметам, оказывают родителям юридическую помощь. Например, Комитет «Гражданское содействие» (российские власти признали его иностранным агентом) учит детей беженцев и мигрантов усилиями волонтеров и оказывает юридические консультации. Школа «Ковчег-XXI» в подмосковном Красногорске ведет программу «Перелетные дети»: учит русскому языку и помогает с разными школьными предметами, возит детей на экскурсии, устраивает летние занятия, ведет курсы для подростков, в том числе совсем не посещающих школу, и взрослых. В Петербурге с детьми мигрантов работают «Дети Петербурга» и Еврейский общинный центр Санкт-Петербурга (российским евреям в XIX и ХХ веках пришлось столкнуться примерно с теми же проблемами, с которыми сегодня сталкиваются трудовые мигранты из Средней Азии).

Но усилий небольших НКО, которые теперь пачками признают иноагентами, и некоторых школ не хватает на всю большую страну. Нужна системная помощь в федеральном масштабе.

Самая впечатляющая на сегодняшний день программа работает в Калужской области.

Ее проводит проект «Одинаково разные». Его руководитель Ирина Белоусова рассказывает: «Началось все с того, что в Калужскую область пришли учителя по программе «Учитель для России». Мы оказались в школе в городе Белоусово, это одна из школ области, где самое большое количество мигрантов. Два года, пока мы работали, пробовали разные подходы. В первый год делали школу выходного дня: занимались с детьми по субботам. Даже тогда нас уже поддержал министр образования Калужской области Александр Сергеевич Аникеев: проявлял к нам интерес, выделял автобус для экскурсий, хотя у нас было всего 50 детей. А в школе нас не поддерживали — говорили, что надо учить местных: зачем вы, молодые учителя, тратите время на приезжих?»

На следующий год «Одинаково разным» стало очевидно, что занятия русским языком для детей-инофонов первичнее, чем социализация в кругу сверстников. Начались занятия. Нашли спонсоров — из числа тех, кто или сам имеет иммиграционный опыт, или относится к проживающим в Калужской области диаспорам. Свели доноров с министерством образования области, и так появился тройственный союз. Вскоре программа работы с детьми-инофонами вошла в стратегию развития региона. И если в прошлом году «Одинаково разные» работали с десятью пробными школами, то в нынешнем — с двадцатью, обучили уже 160 учителей.

«Это работает так, — рассказывает Ирина Белоусова.

— От каждой школы мы берем команду учителей из трех человек: из них двое отвечают за русский как иностранный, третий за социальную адаптацию.

В качестве преподавателей русского как иностранного мы предпочитаем брать либо учителей английского языка, либо начальной школы. Они лучше понимают, какие решения нужны, и быстро перестраиваются — в отличие от русистов, которые привыкли работать с носителями языка и пытаются объяснять все через известную носителю структуру языка: «подлежащее, сказуемое». Мы отправляем учителей на курс повышения квалификации, который проводим на базе Института развития образования. Программу мы разработали вместе со специалистами ведущих московских и петербургских университетов — с экспертами из МГППУ, Герценовского института, ВШЭ, МГУ, используем опыт других педагогов России. Учителя обучаются 72 часа, параллельно начинают вести занятия по русскому как иностранному для детей и по социальной адаптации — для родителей. В начале, середине и конце года мы проводим диагностику и понимаем, каков прирост по уровню владения языком. Мы покупаем в школы учебники, книги для чтения и настольные игры. А самым активным школам выплачиваем гранты, ведь обычно учителя получают за свои занятия с инофонами зарплату только как за дополнительное образование».

В этом году «Одинаково разные» включились в работу со школами Новосибирской области и начали обсуждение возможной федеральной программы с Министерством просвещения. «Мы стали искать, кто этим занимается для Минпроса, попали туда, они готовы с нами работать», — заключает Ирина Белоусова.

А что же сейчас делает Министерство просвещения? На том самом совещании по межнациональным вопросам с участием президента министр Сергей Кравцов рассказал, какая работа делается прямо сейчас. Основные упомянутые им направления — это появление за рубежом центров русского языка, школ с преподаванием на русском языке и по российским образовательным стандартам, и прием на отдых и обучение в России иностранных школьников (это и всероссийские лагеря вроде «Артека» или «Орленка», и Международный центр образования «Интердом», и программы обмена).

Но все это имеет малое отношение к повседневным проблемам мигрантов, живущих в российских регионах. Что делается для них? «Открываем в регионах, где вопрос адаптации стоит особенно остро, центры открытого образования и обучения русскому языку. Их уже открыто одиннадцать. В прошлом году 2500 иностранцев в девяти регионах прошли обучение в таких центрах», — сказал Сергей Кравцов.

В самом деле, центры открытого образования и обучения русскому языку открыты в 11 городах России на базе местных классических, педагогических или гуманитарных университетов (например,

Как правило, сейчас эти центры предлагают короткие (16‒36 часов) курсы по русскому языку: «Русский как язык делового общения», «Курс практической риторики», «Русский язык в сфере учебно-научной коммуникации», «Русская литература и культура»…

В ответе пресс-службы Министерства просвещения на запрос «Новой» говорится: «В 2021 году планируется создать не менее 10 таких центров за счет грантов в рамках ведомственной целевой программы «Научно-методическое, методическое и кадровое обеспечение обучения русскому языку и языкам народов Российской Федерации», государственной программы Российской Федерации «Развитие образования».

Но все это — для взрослых. А что же дети?

Сергей Кравцов сообщил, что министерство готовит комплексную систему оценки индивидуальных образовательных потребностей детей мигрантов: это значит, что специалисты смогут выяснить не только уровень владения языком, но и возможные проблемы во время обучения. А это, в свою очередь, позволит создать для ребенка индивидуальную образовательную траекторию.

Это — хорошая новость: ведь комплексная оценка индивидуальных потребностей и индивидуальная образовательная траектория до сих пор остаются недоступны большинству нуждающихся в помощи российских школьников. Министр, однако, заверил: «Будем апробировать систему в пилотном режиме уже в начале следующего учебного года». Он сообщил и о том, что разработаны «курсы для педагогов и методические материалы для классных руководителей».

В НКО, работающих с детьми мигрантов, впрочем, пока не знают, что это за курсы. Или догадываются, но не выражают по этому поводу энтузиазма.

Министерство просвещения — «Новой газете»:

«Российские вузы (ФГБОУ ВО «Уральский государственный педагогический университет», ФГБОУ ВО «Государственный институт русского языка имени Пушкина») разрабатывают модули для студентов, педагогов, педагогов-психологов, учителей русского языка, которые осуществляют или планируют работу с детьми иностранных граждан в общеобразовательных организациях.

Также прорабатывается вопрос о создании электронного ресурса, где будут представлены различные методические и информационные материалы в свободном доступе для педагогических работников, работающих с несовершеннолетними иностранными гражданами».

Что касается учета индивидуальных особенностей — то вот пока все детали, которые готово предоставить министерство:

«Готовится комплексная система оценки индивидуальных образовательных потребностей детей мигрантов для построения образовательных траекторий обучающихся данной группы и организации их психолого-педагогического сопровождения. На данном этапе указанная система, включающая в себя как оценку уровня владения такими детьми русским языком, дополнительная языковая подготовка и психолого-педагогическое сопровождение детей-мигрантов, а также методические рекомендации для регионов и каждой российской школы дорабатываются с целью учета лучших практик по адаптации детей иностранных граждан в общеобразовательных организациях».

Как надолго это затянется, не известно, поскольку поле проблемы не пахано.

«Скорей всего, министерству придется начать с простого подсчета детей мигрантов, — полагает Ирина Белоусова. — Я, честно говоря, надеялась, что у них есть эти данные, просто для нас они недоступны. Но их нет. В министерстве называли цифру 140 тысяч, но я не знаю, откуда она взялась. Имело бы смысл, чтобы на федеральном уровне посчитали детей с точки зрения гражданства, а в регионах — именно инофонов: ведь у детей, которые не знают русского языка, может быть российское гражданство или они могут быть из республик России. Знание языка и гражданство, гражданство и образовательные потребности — разные вещи. Следующий шаг — открыть курсы повышения квалификации на базе московских университетов — и хорошо бы вместе со всеми институциями и НКО, которые этим занимаются, — и передать в институты развития образования в регионы.

В регионах, где мы работаем — в Калужской области, в Новосибирской, — нет проблемы детям попасть в школу, а в Московской области эта проблема есть. Она решается, если действовать дальше в рамках дополнительного образования, а не в рамках международного класса».

Впрочем, «если бы существовали адаптивные классы, это была бы неплохая стратегия», — считает Екатерина Алимова. Однако до сих пор первоочередной проблемой остается даже не это, а решение проблемы доступности языковой и предметной помощи для детей-инофонов.

Екатерина Алимова убеждена, что языковые занятия должны быть доступны в школах по месту жительства не только для тех, кто в эту школу зачислен, но и для тех, кто просто подал заявление о зачислении на курсы: «Надо, чтобы эти курсы охватывали больше детей, чем может НКО, и чтобы доступ к ним имели все желающие. А для этого нужно дополнительное финансирование со стороны государства. Для подготовки к школе важны курсы и по другим предметам, чтобы ребенок, который не может пойти в положенный ему по возрасту класс из-за расхождения программ, мог подтянуть предметы — так, как он сейчас может это сделать у нас. Но наши возможности ограничены».

Анастасия Кузина и Ольга Павлова настаивают: «Нужна организация специальных курсов и классов на базе школ, причем нормальных масштабов, чтобы охватить все количество нуждающихся. А для этого нужна определенная государственная политика. Детям, которые идут в школу, не должны предъявляться требования по регистрации, документам, знанию русского языка. Люди, которые приезжают работать, должны иметь возможность нормально устроиться, не должны иметь проблем с документами. Сейчас система регистрации и получения права на работу — это долго, дорого, неудобно, поэтому количество нелегальных мигрантов и беженцев очень велико. Конечно, надо бороться с корнями проблемы — но важно помнить, что даже если проблема нелегальной миграции не решена, отношение к детям все равно должно быть иным, чем сейчас».

Учебников, разработанных для детей-инофонов, немного. Не все они четко разделены по возрастам и уровням владения языком (А1, А2 и так далее). Те, что есть, не всем нравятся. И не всем доступны. «Многие семьи детей-инофонов находятся за чертой бедности, они не могут позволить себе покупать учебники, учебниками детей надо обеспечивать, — говорит Екатерина Алимова.

— Особенно серьезная проблема — с учебниками для подростков. Для младших и средних школьников проблема не такая острая, мы часто пользуемся пособиями по развитию речи».

Ирина Белоусова говорит, что «Одинаково разные» в прошлом году купили все доступные им учебники русского как иностранного для детей, раздали учителям. В результате в этом году все школы стали работать с учебно-методическим комплектом «От ступени к ступени», на который получили лучшие отзывы и у которого есть деление на уровни. «Но нам не хватает художественной литературы, адаптированной для чтения, — жалуется Ирина Белоусова. — Нам нужны истории про детей, которые переехали и начали новую жизнь в другой стране. Нужны игры, связанные с языком, — грамматическое лото и тому подобное. Такие игры есть, но обычно они предназначены для детей, у которых русский родной. Часто дети знают русский язык лучше своих родителей и выступают в роли их переводчиков, поэтому им надо читать художественную литературу. Очень хотелось бы увидеть не только тексты, написанные российскими писателями, но и писателями тех стран, откуда дети уезжают».

Олег Хухлаев, заведующий кафедрой этнопсихологии и проблем поликультурного образования МГППУ, обращает внимание на те проблемы детей-инофонов, которые редко замечают — и которые обязательно надо учитывать, если исходить из идеи индивидуальных образовательных потребностей: «Эти потребности связаны не только с освоением русского языка, но и с нехваткой социальных навыков, с культурными особенностями, с трудностями при выполнении домашнего задания. Детям-инофонам бывает трудно спросить совета. Они не понимают, как и что сказать учителю. Они не знают, как грамотно построить взаимодействие с окружающими. И над всем этим надо работать. Ведь школа — это не только место, где чему-то учат. Это пространство жизни, а оно должно быть комфортным».

Лицей «Ковчег-XXI», который давно и успешно обучает детей мигрантов русскому языку в рамках программы «Перелетные дети», только что получил грант фонда «Абсолют» на обучение подростков из семей мигрантов.

— Наша программа будет работать в пяти московских библиотеках. Одна из них точно в Текстильщиках, с остальными сейчас договариваемся, — говорит директор лицея Рустам Курбатов.

— Мы предполагаем, что в эту программу войдут дети, у которых, во-первых, нет русского языка, а во-вторых, нет документов. В первую очередь программа предназначена для подростков от тринадцати лет — тех, кому хуже всех: первоклассники и второклассники, по нашим наблюдениям, адаптируются хорошо, а подростки не адаптируются, даже если умеют сказать «здравствуйте» и «спасибо». Мы даем им 16 часов занятий языком в неделю, это 60 часов в месяц и 300 часов за пять месяцев. Потом мы помогаем им оформиться в государственные школы. На время обучения мы будем оформлять их как учеников на семейном обучении в лицее «Ковчег».

На вопрос, как потенциальные ученики будут узнавать о программе, Рустам Курбатов отвечает:

— Мы берем вне очереди тех, кого нам посылает «Гражданское содействие» и сотрудники Комиссариата ООН по делам беженцев, остальных ищем буквально на улицах.

Не всем очевидно, что проблема детей, которые находятся за бортом школы в Москве, достаточно серьезна. По оценкам социологов, таких детей в Москве от 5 до 10 тысяч, но их никто не считает.

В школу их не берут потому, что без документа о регистрации по району электронную форму просто нельзя отправить, она не проходит. В этом году система вообще позволяет взять ребенка в класс только по его возрасту, а многим таким детям нужно попасть на несколько классов ниже.

В европейских странах работают адаптационные классы открытого типа, в которых ученик зреет и потом уже его переводят в обычный класс; мы такое пробовали в Калужской области до карантина, и результат был хороший. Это правильная модель, но у нас она невозможна. Если Минпрос когда-нибудь поймет, что класс адаптации — это простая и реализуемая вещь, будет отлично. Но пока мы надеемся открыть хотя бы пять классов в библиотеках. И расширяем свою онлайн-программу: сейчас у нас открыто сорок групп русского языка, а на средства гранта мы откроем еще двадцать. Это три часа в неделю для тех, кто ходит в школу.

При переезде дети оказываются в иной культурной среде. Понятие «культурный шок» хорошо знакомо в тех странах, где иммиграция давно стала неотъемлемой частью жизни, но еще не вполне понято и осмыслено теми, от кого зависят судьбы детей мигрантов в нашей стране.

Здесь — другая среда, другой быт, другая религия, другая культура. Здесь люди иначе относятся друг к другу.

Уставший от перемен ребенок делает выводы: дома — родное, привычное — хорошо. Здесь — чужое, не такое — плохо.

А взрослые не помогают ему адаптироваться в новом мире: дома укрепляют в понимании, что он чужой среди чужих, в школе — бомбят ксенофобскими высказываниями (которые ребенок и сам может провоцировать). Вот прямо из первых рук свидетельства (имена не особенно важны, и я их не привожу):

Как разбираться в конфликтах, от которых вскипает весь класс, вся школа, а то и соцсети?

«Школа должна обращать внимание на конфликты в детском коллективе и помогать их решать, — отвечает Екатерина Алимова. — Готовых рецептов я не предложу: в классе могут быть конфликты. Но детей надо учить их разрешению. Профилактика конфликтов — это вопрос ко всем взрослым».

«Мне кажется, корни этой проблемы не всегда в этнокультурных особенностях — они, скорее, в детской психологии, — говорит Ольга Павлова. — Любой переезд для ребенка — травма. Он оторван от привычной среды, от корней, здесь все чужое, другое, незнакомое — и с этой травмой надо как-то работать. Одни дети адаптируются лучше, другие хуже, это осложняется конфликтами с одноклассниками и окружающими, и, конечно, это может вызвать достаточно агрессивное поведение. Поэтому нужны адаптационные программы для того, чтобы такие дети общались с одноклассниками, чтобы видели, что дети — это всегда дети, их интересуют одни и те же вещи, независимо от культурных различий.

Когда я волонтерила в нашем адаптационном центре, мы устраивали в лагере детей из Пригородного района Осетии. Там были дети из поселка, разделенного этнически пополам. И оказалось, что дети из наций, которые конфликтуют, вполне могут друг с другом сосуществовать. У нас было много командных игр, мы всячески перемешивали детей, занимали их интересными штуками, были познавательные лекции — и было понятно, что в частном порядке любой конфликт можно нивелировать. Но для этого всегда нужны усилия, для которых у конкретного школьного учителя не всегда есть ресурс. Если бы была поддержка государства, были бы специалисты, которые могли бы приезжать, читать лекции для учителей, предлагать практические материалы — было бы проще».

«Ксенофобия, мигрантофобия передается от родителей к детям. И от педагогов трудно ожидать поголовной толерантности: ведь педагог — массовая профессия, так что он, как и любой житель страны, может быть склонен к ксенофобии, — считает Олег Хухлаев. — Так что надо работать над повышением и культурной, и профессиональной компетенции учителей. Надо учить их, как помогать детям разрешать конфликты: они в детской среде неизбежны, это обычная школьная ситуация. Когда в одном классе сосуществуют разные национальности, этносы, религии — эти различия могут приводить к конфликту.

Но различия — не причина конфликта, а его контекст. С одной стороны, учить детей разрешать конфликты — это обычная работа педагога, но, с другой стороны, никто к этой работе не готов: у учителей нет конфликтологической компетентности. Им кажется, что если конфликт произошел — то это что-то ужасное, это признак их некомпетентности. Но компетентность не в том, чтобы не допускать конфликтов, а в том, чтобы учить детей грамотно их разрешать. Однако и в области конфликтологии, и в области межкультурной коммуникации специалистов не хватает, их нужно обучать. Нужны школьные службы примирения. Да, сейчас в этом направлении многое делается, но все равно недостаточно».

Работа, как видим, делается. Она потихоньку идет. Детей пересчитают, программы напишут, учебники издадут и внедрят — все своим чередом.

А что делать вот этим детям, которые прямо в сентябре должны пойти в школу — и опять упрутся в проблему с регистрацией, отсутствием свободных мест, отсутствием учебников, программ, желания педагогов и администрации с ними работать, — этого пока никто не знает. В лучшем случае им помогут НКО. В худшем — они так и будут расти чужими среди чужих.

По сообщению сайта Новости Кыргызстана