Стоковые изображения от Depositphotos
Tazabek — 2 сентября 2020 года ушел из жизни Дэвид Гребер, американский антрополог и историк экономики, профессор антропологии в Лондонской экономической школе.
Однако Дэвид был не просто академическим ученым: он останется в памяти как знаменитый левый активист, один из виднейших представителей современного анархизма, ключевой организатор движения Occupy Wall Street и автор лозунга «Мы – 99%».
Все это полезно держать в голове, читая главный текст Гребера – книгу «Долг: первые 5000 лет истории». Перед вами – пересказ этой книги, впервые опубликованный Republic в 2016 году.
Краткий пересказ книги Дэвида Гребера «Долг. Первые 5000 лет истории» (М., Ad Marginem, 2015).
Контекст
Книга американского антрополога Дэвида Гребера была написана после мирового экономического кризиса 2008 года, когда автор стал одним из идеологов и главных спикеров движения Occupy Wall Street. Гребер, известный в академических кругах автор и преподаватель Йельского университета, решил суммировать опыт нескольких десятилетий работы и коллективные достижения других историков, антропологов и философов, чтобы опровергнуть миф о происхождении денег как естественного способа обмена равных между собой.
Гребер подчеркивает, что экономика выделилась как отдельная дисциплина всего несколько столетий назад, а прежде была междисциплинарным полем на границах юриспруденции, политики и этики. Будучи увлеченным антропологом, Гребер подробно рассказывает о губительных последствиях представления об истории как о процессе линейного развития человечества. Таким образом, мы игнорируем сведения об экономиках небольших сообществ (деревень, племен, древних неевропейских цивилизаций), в основе которых лежит опыт взаимопомощи, а не обмена.
Автор прослеживает цепь насилия между должниками и кредиторами от рабства в античные времена к эпохе Великих географических открытий и современности. При помощи сотни примеров из антропологии Гребер рассматривает деньги как подвижный и сложный инструмент, к которому каждый народ на разных этапах истории подходил по-разному. «Долг» – это захватывающее исследование о взаимосвязи денег и нравственности, экскурсия в малознакомые непрофессионалу эпохи и общества.
Гребер – яркий представитель «левого поворота» в американских общественных науках и политической жизни, и об этом нельзя забывать, читая его книгу. Однако при этом он остается честным исследователем и идет от фактов к выводам, а не наоборот. В любом случае его работа является интересным послесловием к кризису 2008 года, причиной которого стала именно критическая масса необеспеченных долгов.
Об опыте нравственной путаницы
Типичный разговор западного исследователя с обывателем об экономике обычно сворачивает на долги стран третьего мира перед Западом. Что это за долги? Откуда они взялись? И почему в обществе закрепилась парадигма, что «каждый должен выплачивать свои долги»? Гребер приводит в пример Гаити – бедную страну, попавшую в бесконечную долговую кабалу. В ответ на восстание плантационных рабов против рабовладельцев в начале XIX века Франция как метрополия заявила о долге страны 150 млн франков, а западные страны (включая США) наложили на государство эмбарго, пока долг не будет выплачен. Сейчас долг Гаити, эквивалентный 18 млрд долларов, означает, что страна никогда не освободится от навязанной денежной и военной власти извне и останется одной из самых отсталых, нищих и безнадежных стран в мире, не имея возможности ни выплатить долг, ни развивать свою экономику из-за невыплаты этого долга.
История борьбы между богатыми и бедными часто принимает форму конфликта между кредиторами и должниками, будь то спор о начисляемых процентах по ипотеке, феномен долговой кабалы или долговой амнистии, конфискация или продажа самого себя в рабство. Все революции начинались с требования списать долги и совершить передел земли. Даже всем нам знакомые нравственные понятия «расплата» и «искупление» взяты из древнегреческого финансового словаря.
Гребер пишет, что у денег есть «свойство преобразовывать нравственные категории в безличную арифметику и оправдывать тем самым вещи, которые иначе казались бы непристойными и возмутительными». В истории много примеров того, как насилие и точное исчисление становятся тесно связаны.
Миф о меновой торговле
«История долга – это история денег, и самый легкий способ понять, какую роль долг играл в человеческих обществах, – проследить, какую форму обретали деньги и как они использовались на протяжении веков», – пишет Гребер. Знаменитая цитата из Адама Смита стала лозунгом экономического либерализма: «Божественное провидение устроило дела таким образом, что в условиях свободного рынка нашим стремлением к достижению личного интереса будет руководить «невидимая рука», направляющая его к пользе всего общества». Таким образом, должник перед кредитором обязан в том же смысле, в котором каждый человек обязан богу фактом своего существования.
Исследователи, вооруженные собранием сочинений Смита, долго пытались найти примитивную культуру, где процветала бы меновая торговля, чтобы доказать, что деньги – естественный этап развития общества, средство обмена между равными. Но никому это не удалось: вместо этого колонизаторы чаще всего обнаруживали бесчисленное количество сложных экономических систем.
Меновая торговля в простых сообществах действительно существует, но не между односельчанами, а между пришлыми и местными: деньги или их эквивалент используют с чужаками или дикарями во время встреч, которые никогда не повторяются и не грозят перерасти в постоянные отношения. Все понимают, что этот момент потенциально конфликтный: племена гунвигу и намбиквара даже сопровождают обмен сексуальными играми и пиршествами, что снижает градус опасности и насилия.
Практики обмена часто возникают после краха национальных валют или в экстренных ситуациях – например, в тюрьме или после стихийных бедствий. Но это всегда происходит в обществах, которые уже знакомы с феноменом денег и просто воспроизводят эту систему во временно сложившихся обстоятельствах.
Рынок в том смысле, как мы понимаем его сейчас, – с разнообразными товарами, запутанными кредитными отношениями и наличными способами оплаты, – стал складываться вокруг первых армий для обеспечения их продовольствием. Без воина, работавшего за жалованье, местные могли и дальше обходиться сложными отношениями взаимозачета в отсутствие денег как таковых. Именно фактор обслуживания чужака, человека с оружием и деньгами, нанятого властью, чтобы контролировать ситуацию, сделал товарно-денежный обмен распространенной практикой: «общества, не имевшие государства, как правило, не знали и рынков».
Деньги всегда измеряли виртуальный долг: за всю историю существования денег они не соответствовали стоимости металлов и не отражали фактический вес монет. Стоимость денежной единицы часто отражает меру доверия к другим людям – именно поэтому во многих языках денежная категория «кредит» и моральная категория «доверие» являются одним и тем же словом или однокоренными словами: «Государство является управляющим экзистенциального долга, который мы все несем перед обществом, создавшим нас, и который не в последнюю очередь воплощается в том, что жизнь каждого из нас полностью зависит от других людей. Неслучайно во многих индоевропейских языках слово «долг» является синонимом слов «грех» и «вина», что демонстрирует связь между религией, платежом и посреднической функцией денег как между сферами священного и мирского».
Краткий трактат о нравственных основаниях экономических отношений
Искупление (обратите внимание, что это слово имеет и религиозное значение), представление о финальной свободе как освобождении от долга было частой практикой в иудейских царствах. Списание долгов и разрушение табличек, содержавших финансовые записи, сопровождали каждое значительное восстание. Именно восстания должников, а не рабов или представителей низших каст были самыми радикальными в экономических требованиях. Рабы и неприкасаемые иерархически располагались ниже свободных граждан, а должники и кредиторы номинально находились в отношениях соседей или в рамках одной социальной страты – это и создавало напряжение.
Гребер приводит историю об эскимосах: удачливый охотник отдал антропологу большой кусок добытого мяса (антрополог в тот раз ничего не поймал). Благодарность антрополога разозлила охотника: «То, что я поймал сегодня, ты можешь поймать завтра. Подарками человек обретает рабов, а плетью – собак».
Гребер постоянно возвращается к тому, что современная экономическая наука построена на допущениях, которые опровергаются экспериментами антропологов, психологов и социологов. Большинство полевых исследований подтверждают стремление индивидов к коллаборации или, как минимум, сложность их мотивации, которую невозможно свести к примитивной корысти, да и вообще какой-либо безэмоциональной стратегии.
Даже в самых «капиталистических» компаниях производственный процесс не сводится к обмену и базируется на принципах коммунизма, будь то работа над коллективным проектом или внутреннее устройство Burger King на уровне филиала. Базовое правило эффективности любой компании – «распределить задачи в зависимости от способностей людей и дать им все, что нужно для выполнения». Неудивительно, что после стихийных бедствий или в случае бессилия государства люди часто возвращаются к примитивному коммунизму, чтобы вместе преодолеть кризис, – в этот момент солидарности общество как будто рождается заново.
Разница в том, что в компаниях это упорядоченный процесс, а в случае отношений между людьми – стихийный. Мы редко ведем учет взаимных одолжений, хотя постоянно их оказываем: «Делиться – главный источник жизненных наслаждений. Именно поэтому потребность делиться проявляется одинаково и в хорошие, и в дурные времена… Удовольствие можно получать и в одиночку, но для большинства людей приятнее всего то, чем можно поделиться с другими: музыка, еда, напитки, наркотики, сплетни, драма или постель».
По мнению Гребера, деньги возникли не как следствие равенства и знак равноправного обмена, а, наоборот, как следствие социального расслоения: «Как только мы признаём, что кто-то является человеком другого рода, стоящим выше или ниже нас, обычные правила взаимности меняются или вовсе перестают действовать». Становится возможным давать деньги в долг, в том числе под проценты.
Игры с сексом и смертью
Гребера особенно интересует феномен «человеческих экономик», построенных вокруг отношений между людьми, где деньги не являются безличным способом оплаты, как сейчас, а базировались на совокупности отношений внутри семьи и сообщества. Например, калым (или деньги за невесту) означали в примитивных обществах не буквальную покупку невесты, а подношение дара за нечто уникальное, что оплатить совершенно точно невозможно, – «жизнь, которая способна породить другую жизнь». Деньги в таком случае не тождественны самим себе: «В человеческих экономиках деньги можно рассматривать как признание долга, который не может быть выплачен».
Возникновение работорговли на большинстве континентов сопровождалось внедрением экономических систем, не свойственных местным народам, – результат встречи «человеческих» экономик с военно-торговыми. Повсеместная атмосфера насилия вела к искажению всех институтов человеческих экономик, которые превращались в гигантские аппараты дегуманизации и уничтожения. Рабовладение разворачивается на новой территории и укрепляется там, где еще недавно жизнь каждого признавалась уникальной: «Сначала развязывается преступное насилие ничем не ограниченного рынка, в котором все продается и цена человеческой жизни становится крайне низкой; затем насилие включается в структуру законодательства».
Честь и бесчестье, или об основах современной цивилизации
Раб в большинстве культур – это мертвец в юридическом и нравственном смысле. Исследователь рабства и социолог Али аль-Вахид в 1931 году приходит к заключению, что человек становится рабом в ситуациях, в которых иначе он бы умер. Стоимость денег на заре цивилизации часто «отражала стоимость силы, которая могла превратить других в деньги», а «стоимость раба – это цена чести, которую у него забрали». Латинское выражение «dominium», например, обозначающее полную частную собственность, относится к времени, когда в Рим хлынул поток из пленных работников, а слово «familia» происходит от латинского «Familus», обозначающего «раб». «Король и раб – зеркальное отражение друг друга в том смысле, что в отличие от обычных людей, которые определяются своими обязательствами по отношению к другим, они определяются только отношениями власти. Они настолько изолированы и отчуждены от прочих, насколько это вообще возможно».
Гребер подробно останавливается на патриархате в Месопотамии, объясняя, как когда-то свободные женщины превращались в собственность мужчин. Человеческие отношения и женские тела были превращены в товары, а мужчины должны были предпринимать все больше усилий, чтобы их женщин нельзя было ни продавать, ни покупать. В случае ссуды семья мужчины превращалась в залог вместе с имуществом и доходом. Проституция возникала в обнищавших семьях, где членов семьи сдавали в аренду, чтобы прокормиться. В это же время для «приличных» семей девственность их дочерей стала их активом.
Средние века
Гребер опровергает расхожий (но и так уже изрядно пошатнувшийся) стереотип, что Средние века были временем варварства и беспрецедентной жестокости. Средневековая цивилизация была связана с резко возросшей ценностью человеческой жизни и каждого отдельного человека как личности. Жизнь крепостного в Средние века (самого незащищенного члена общества) была в разы благополучнее судьбы раба в античные времена.
При этом история средневековой Индии, Китая и мусульманских государств очень интересна с точки зрения денежных практик, которые так мало известны приверженцам европоцентричных взглядов. Разделение общества на касты в Индии оказалось одной из самых прочных иерархий. Компенсацией за кастовую систему были налоговые послабления: поборы для низших каст куда ниже, чем для каст более высоких. Однако процент на ссуду назначался ровно наоборот: высшие касты платили 24% в год, низшие – 60%. Попавшие в кабалу работали на кредитора в течение двух поколений, а на третье освобождались от долга. Крестьянские восстания чаще всего касались именно ситуации долга и почти никогда не шли против кастовой системы как источника несправедливости.
После стихийных бедствий правительство всегда шло на всеобщие амнистии долгов, аннулирование ссуд, поставки недорогого зерна и дотации. Это активно стимулировало рынки и приводило к разнообразным формам обмена и оплаты.
Китайская бюрократия выступала за рынок (то есть свободные торговые операции), но против финансовых операций; при этом на протяжении большей части своей истории Китай оставался чуть ли не самым благополучным государством в мире: как утверждает Гребер, уровень жизни там был самым высоким в мире (в Великобритании он был достигнут только в 20-е годы XIX века).
Металлические деньги использовались для торговли с иностранцами, местные же обычно расщепляли бамбуковую бирку с надписью о сумме сделки. Также внутри страны получили развитие бумажные деньги, которые не принимались больше нигде, кроме самого Китая. Это противоречит утверждениям современных экономистов о том, что фиатные деньги (обеспеченные только силой государства) рано или поздно обречены на провал, – в Китае они просуществовали почти тысячелетие.
Эпоха великих капиталистических империй
Первыми крупными акционерными компаниями в мире были английская и голландская Ост-Индские компании, сочетавшие в своей работе географические открытия, завоевания и эксплуатацию. Их трудно обвинить в чрезмерном увлечении либерализмом: они охотно применяли насилие там, где это было удобнее, чем экономические инструменты. «Замалчиваемой особенностью капитализма является то, что он ни в коей мере не основывался на свободном труде», – комментирует этот факт Гребер.
Пятнадцатого августа 1971 года Ричард Никсон уничтожил последние остатки международного золотого стандарта. Начался режим свободно плавающих валютных курсов, в котором мы живем в данный момент. Это событие, по Греберу, – лишь очередная глава в многовековой истории союза военных и финансистов, который сложился в Италии эпохи Возрождения и лег в основу современного капитализма. По его мнению, доллары сейчас обеспечиваются лишь военной мощью США: главная опора доллара – присутствие оружия США на всех континентах с угрозой сработать в течение нескольких часов по команде из центра. Эта военная сила дает Штатам колоссальные экономические преимущества.
Однако сами американцы не освобождены от участи должников. Долг каждого американского домохозяйства в среднем составляет 130% дохода, а большая часть этого долга связана с поддержанием семейных отношений – кредитов на образование и жилье для себя и детей, помощь близким, путешествия, медицинское страхование и т.д.: «Мы берем в долг, чтобы вести жизнь, отличную от простого выживания… Все это – последствия милитаризации американского капитализма. Все вокруг нас искажено наследием многовекового насилия, из-за чего нам трудно даже представить, из чего состоит полноценная человеческая свобода».
За последними событиями следите в Телеграм-канале @tazabek_official
По сообщению сайта Tazabek