Стоковые изображения от Depositphotos
Tazabek — Марк Биттман — о многообещающих истоках и разочаровывающих последствиях Зеленой революции.
Зеленая революция как средство спасения человечества от голода долгое время претендовала на почетное место среди глобальных тем, где у мирового сообщества нет и не может быть принципиальных разногласий. Косвенным доказательством этого редкого консенсуса — присуждение американскому агроному и селекционеру Норману Борлоугу, «отцу Зеленой революции» и «человеку, спасшему миллиард жизней», Нобелевской премии мира в 1970 году (и это не считая множества других наград на родине и за рубежом). Два года спустя Борлоуг стал иностранным членом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. Ленина, а позже — Лондонского королевского общества. В бесконечном долгу перед ученым-новатором Мексика, Индия, Пакистан, Филиппины, и, кажется, к этому нечего добавить. Впрочем, Марк Биттман, американский кулинарный журналист, писатель и бывший обозреватель The New York Times, решительно не согласен с общепринятой оценкой заслуг Борлоуга. В своей книге «Общество поглощения. Человечество в поисках еды» Биттман не слишком подробно останавливается на личности селекционера, зато подвергает испепеляющей критике его наследие — «так называемую» Зеленую революцию, которую склонен считать крупным надувательством, в конечном счете принесшим стратегические преимущества США и сверхприбыли американскому крупному бизнесу, но обернувшимся непредвиденными последствиями для развивающихся государств. Аргументы автора — в выбранной главе книги.
Зеленая революция обычно преподносится как дар Америки развивающемуся миру, внедрение агросистемы, которая облегчила проблему голода и повысила благосостояние, особенно среди фермеров. Однако, как мы убедились, промышленное сельское хозяйство едва ли стало благом для большинства американцев и его распространение по всему миру повлекло столько же проблем.
Революция 1949 года, в результате которой была создана Китайская Народная Республика, вызвала страх у западных правителей, перед которыми замаячили перспективы подобных революций повсюду. Поскольку колониализм старого типа после Второй мировой войны умирал, страны, только что обретшие самостоятельность, столкнулись с выбором между Востоком и Западом.
Большинство крестьян в мире — опять-таки имеются в виду люди, считающие себя крестьянами, без каких-либо негативных оттенков смысла — просто хотели владеть землей, на которой работали. Однако перераспределение земли было (и остается) нетипичным. Даже там, где западные власти считали его желательным, отсутствовали установленные демократические механизмы передачи земли от богатых владельцев крестьянам, тем более что эти владельцы имели очень большое влияние на функционирование «установленных демократических механизмов».
Исключением стала послевоенная Япония, где, как это ни парадоксально, американские оккупационные власти во главе с генералом Дугласом Макартуром разработали и осуществили семилетний план по обеспечению принадлежности земли тем, кто ее обрабатывает. Аналогичные программы были введены в действие в Южной Корее и Тайване, и, по мнению многих, инициированная США реформа стала экономической основой первого «азиатского чуда» — периода бесперебойной относительно эгалитарной индустриализации Японии, Южной Кореи, Гонконга, Тайваня и Сингапура между 1950-ми и 1990-ми годами.
Земельная реформа другого типа имела место в Китае, где к 1950 году класс землевладельцев был уничтожен — в самом буквальном смысле. Государство присваивало землю и навязывало коллективизацию по модели Сталина. Этому сопутствовали определенные выгоды: 300 млн китайских крестьян получили землю, инструменты, скот и инфраструктуру и были освобождены от арендной платы. Некоторые стороны этого явления выглядели привлекательно повсюду в мире, пока Мао не заставил миллионы человек мигрировать в города, убив миллионы других; самый катастрофический голод в истории человечества последовал менее чем через десять лет после этого.
Это сложная картина. Столетиями крестьяне жили в условиях угнетения, а аргумент, что каждый заслуживает того, чтобы иметь достаточно земли для прокорма своей семьи, привлекателен. В действительности сегодня эта идея все больше превращается в одно из прав человека, которое часто называют продовольственной независимостью. Важно также признать, что ни одна система не является идеологически безупречной. И Запад, и Восток предавались эгалитаристской риторике, однако поддерживали или подавляли демократические движения в соответствии с целесообразностью; слова расходились с делом.
Запад хотел убедить формирующиеся власти и народы освободившихся стран в том, что, в отличие от Мао и Сталина, он предлагает ненасильственный путь к процветанию посредством развития сельского хозяйства в промышленных масштабах, а никто и не мог бы утверждать, что американская агросистема не являлась современным чудом человеческой изобретательности, производившей огромное богатство и беспрецедентный излишек продовольствия.
Однако, даже если развивающиеся страны просили помощи в восстановлении автономии производства еды, уничтоженной колониализмом, Соединенные Штаты агрессивно навязывали им машины, химикаты и семена, иногда на выгодных условиях, иногда нет.
В 1968 году Уильям Год, директор Агентства США по международному развитию, дал определение поддерживаемому Соединенными Штатами распространению промышленного сельского хозяйства: «Эти и другие достижения в сфере сельского хозяйства содержат в себе зачатки новой революции. Это не жестокая Красная революция, подобная совершенной Советами, и не Белая революция иранского шаха. Я называю ее Зеленой революцией».
Была ли Зеленая революция технологическим чудом, указавшим путь к концу голода в мире, к освобождению бедных фермеров при увеличении урожаев и обещании всех богатств и жизненных благ послевоенных США? Реальный ответ не совпадает с тем, в котором вас пытаются убедить ее сторонники.
Зеленая революция началась в 1940-х годах (прежде, чем получила свое название), когда первопроходец в области получения гибридных семян Генри Уоллес, Фонд Рокфеллера и правительство Мексики создали Мексиканскую сельскохозяйственную программу. К ней присоединился молодой американский агроном Норман Борлоуг. Практически игнорируя традиционно выращиваемые в этой стране культуры, он создал высокоурожайные гибридные семена и предложил их Мексике наряду с химическими удобрениями и пестицидами, имея в виду выращивание товарных культур для продажи на мировом рынке.
Если посмотреть на определенный набор цифр, описывающих результаты осуществления этой стратегии, Зеленая революция действительно покажется чудом. Суммарно производство продуктов питания в развивающемся мире за период с начала 1960-х до конца 1980-х годов увеличилось вдвое (в некоторых случаях еще больше) и росло быстрее, чем само население. Мексика из импортера пшеницы превратилась в экспортера. Более высокие урожаи привели к росту производства риса в Индонезии почти на 300%. Производство кукурузы в Латинской Америке увеличилось на треть.
К 1990-м годам почти 75% выращиваемого азиатского риса и половина пшеницы в Африке, Латинской Америке и Азии относились к новым гибридным сортам. Зеленая революция, по сообщениям, удвоила продовольственное снабжение в Азии всего за 25 лет . Это существенно опережало рост населения, и к 2000 году на душу населения в мире приходилось на 20% больше пищи, чем в 1961 году. Число голодающих в период с 1970 по 1990 год снизилось на 16%. «Зеленые революционеры» часто указывают на цифры, свидетельствующие об удвоении мировых урожаев риса, кукурузы и картофеля и о трехкратном росте урожаев пшеницы.
Зеленая революция оказалась такой успешной, что Борлоуг, ее номинальный глава, получил в 1970 году Нобелевскую премию мира. «Для миллионов несчастных, долго живших в отчаянной нужде, — сказал он, — Зеленая революция кажется чудом, породившим надежду на будущее».
Тем не менее Зеленая революция не покончила с голодом. Даже в мейнстриме ее оценки изменились, насколько можно судить по заголовкам в новостях: «Зеленая революция в Индии увядает в связи с обратным эффектом субсидий» (The Wall Street Journal), «Фермерская «революция» в Индии движется к краху» (Национальное общественное радио), «Токсичные последствия Зеленой революции» (U. S. News and World Report).
Дело в том, что увеличение урожая необязательно ведет к улучшению жизни людей, потому что рост количества еды на рынке никогда не означал уменьшения числа нуждающихся, а сельскому хозяйству на основе химикатов, капитала и кредитов сопутствует колоссальный вред.
Истина заключается в том, что Зеленая революция никогда не преследовала цель «накормить мир». Она всегда основывалась и продолжает основываться на пиаре. Скорее, она представляла собой фронт продаж американского сельскохозяйственного оборудования, химических веществ и семян — продаж, нацеленных по большей части на фермеров или инвесторов, имеющих значительный капитал на покупку земли и машин.
В действительности увеличение мировых урожаев было обусловлено сочетанием факторов, лучше всего описанных в статье антрополога Гленна Дэвиса Стоуна в The Geographical Journal за 2019 год: «Легендарный триумф на пшеничных полях был следствием финансовых стимулов, орошения и возвращения дождей и достигался за счет более важных продовольственных культур. Долгосрочные тенденции роста производства продуктов питания в целом и в расчете на душу населения не изменились, [и] годы Зеленой революции, если рассматривать их отдельно, в действительности отмечают замедление развития».
Например, Зеленой революцией объясняют рост урожаев в Индии. Однако перед посадкой в этой стране американских чудесных сортов пшеницы и риса здесь несколько лет стояла засуха, что сильно снизило исходные показатели для сравнения. Одновременно с ростом урожаев новых культур росли и урожаи традиционных, таких как ячмень и нут. Табак, джут, хлопок и чай, не относящиеся к сельскохозяйственным культурам Зеленой революции, также лучше удавались с 1967 по 1970 год. На самом деле в долгосрочном периоде производство зерновых в Индии росло равномерно без новых семян или методов, которые не сильно изменили тренды, если изменили вообще. Производство пшеницы выросло, но, поскольку пшеницей часто заменяли бобовые, это губительно сказалось и на почве, и на рационе. Рост урожаев риса, основы питания несоизмеримо большего числа индийцев, в действительности замедлился.
Увеличивающееся производство пшеницы не помогло и большинству мексиканских фермеров или потребителей, поскольку земля, отдаваемая под пшеницу, забиралась у тех, кто жил натуральным хозяйством, что лишило многих людей кукурузы, тыквы и фасоли, составлявших традиционный рацион.
Объемы производства подхлестнули не столько чудеса науки, сколько огромные ценовые субсидии. Как отмечает Радж Пател, на Филиппинах «поддержка цены на рис увеличилась на 50%». «В Мексике власти закупали выращенную в стране пшеницу по ценам почти на 33% выше, чем на мировом рынке. Индия и Пакистан платили за свою пшеницу на 100% больше».
Британский ученый, бывший президент Фонда Рокфеллера Гордон Конвей продолжает: «К середине 1980-х годов субсидии покрывали 68% мировых цен на пестициды, 40% на удобрения и почти 90% на воду». Историк Капил Субраманиан убедительно доказывает, что огромные государственные инвестиции в частные колодцы в земледельческой Индии особенно помогли в выращивании риса, а от новых семян самих по себе почти ничего не зависело.
Безусловно, доля голодающих в мире уменьшилась с 1960-х годов, но нигде она не упала настолько существенно, как в Китае, где никаких вмешательств в рамках Зеленой революции не предпринималось. В Китае осуществленная более мудрая земельная реформа, распределение собственных гибридных семян, инвестиции в орошение и более щедрые субсидии с целью поддержания уровня цен напрямую сельским крестьянам совершили внутреннюю сельскохозяйственную революцию, почти или совершенно ничем не обязанную Западу.
Китай разрешил отдельным семьям выращивать собственную еду и продавать ее на полуоткрытом, но управляемом рынке, а социальная политика защищала продовольственную безопасность и местное производство. Целью было не только увеличить урожай, но и сократить бедность и способствовать благополучию. Меры сработали: после эпохи Мао производство утроилось, но еще более важно то, что произошло самое значительное в мире за всю историю снижение уровня бедности. По статистике Всемирного банка за 2016 год, число бедняков в сельском Китае — к ним относятся люди, живущие менее чем на доллар в день, — сократилось с примерно 490 млн человек на 1979 год до приблизительно 82 млн на 2014-й, то есть с 50% населения до всего 6%.
Если вычесть Китай, то количество голодающих в мире на самом деле выросло в период расцвета Зеленой революции, несмотря на увеличение урожаев. Например, в Южной Америке количество продовольствия на душу населения увеличилось почти на 8%, а число голодающих — на 19%. Аналогично в Южной Азии к 1990 году произошел рост количества продовольствия на человека на 9%, но это сопровождалось 9%-ным увеличением числа голодающих. Плоды Зеленой революции не кормили людей на местах; они продавались на мировом рынке.
Имелись и другие проблемы, даже в Китае, модель которого была далеко не идеальна. Гибридные семена чего-то стоили, только если вы могли себе позволить пестициды, чтобы защищать их от вредителей. Например, в Индии использование пестицидов во второй половине XX века выросло в двадцать раз. В целом, по оценкам, отравление пестицидами убивает или укорачивает жизни миллиона человек в год.
Сельское хозяйство в стиле Зеленой революции также требовало нового оборудования и больших наделов земли, для чего нужны были кредиты. Это оставило за рамками программ большинство фермеров и означало, что, как и в Америке начала XX столетия, новые технологии послужат почти исключительно состоятельным владельцам. Большинство мелких издольщиков не имели земли для участия в программах и не могли себе позволить вложить деньги в оборудование, даже если хотели, а многие из тех, кто одолжил деньги для перехода на «современные» методы, обанкротились. В результате подскочил уровень самоубийств среди фермеров в Индии и повсюду в мире. Более того, сельское хозяйство нового типа свело к минимуму использование труда. Это выдавило крестьян в города, где многих из них ждала безработица.
Поборники Зеленой революции считали модели местной экономики, ориентированной на фермера, устаревшими и даже невозможными. В своем невежестве и наивности они уверовали, что природа существует для того, чтобы служить нам, и что, эксплуатируя ее должным образом, наука может решить проблему справедливости и неравенства.
Эти заблуждения сохранялись даже перед лицом ужасных последствий. Основанное на химии сельское хозяйство отравляло почву, воздух, воду и другие ресурсы, лишая миллионы людей средств к существованию и меняя их рацион непредсказуемым и катастрофическим образом, в то же время почти или совсем не решая проблему голода. Некоторыми «зелеными революционерами», возможно, двигал идеализм, хотя он и вел их к заблуждению, но для большинства стимулом были деньги.
Безусловно, фермеры-бедняки знали, как делать свое дело. Большое количество продуктов питания в мире создается мелкими хозяйствами, обладающими меньшими ресурсами, чем их богатые конкуренты. Если бы энергия, научные исследования и государственные субсидии, стимулировавшие промышленное сельское хозяйство, были вместо этого направлены на совершенствование крестьянской агрокультуры, сокращение нищеты и переход к более справедливому пользованию землей, прогресс был бы колоссальным и намного более ощутимым, чем шумные обещания Зеленой революции «накормить мир».
Неизвестно, насколько справились бы с этими задачами стратегии устойчивого земледелия, если бы они были поддержаны Соединенными Штатами. Однако цели стимулировать разумную земельную реформу и найти способы поддержать и улучшить традиционное сельское хозяйство никогда не ставились. Эти методы попросту не обещали таких прибылей, как промышленная агрокультура.
Что касается выигрыша от роста урожаев зерновых, обеспеченного Зеленой революцией, то он достался не местным фермерам, а торговцам зерном, в интересах которых эта система работала превосходно.
К 1970-м годам Европа давно оправилась после войны, а Бразилия, Аргентина, Китай, Южная Африка и другие страны начали индустриализовать свое сельское хозяйство. Выросшее влияние ОПЕК, неустойчивые курсы валют, растущая мощь корпораций — и ситуация в мировой торговле начала приобретать все более туманный характер. Лучше всего это понимали компании — как правило, частные, вертикально и горизонтально интегрированные, — которые сейчас известны под общим названием ABCD: Archer Daniels Midland, Bunge, Cargill и Louis Dreyfus. Они контролировали рынок, действовали тайно и знали о ценах и местонахождении биржевых товаров больше государственных властей. Это повлекло за собой драматические события, который Марта Макнил Гамильтон назвала «Великим зерновым ограблением».
Сотни миллионов тонн зерна мололись, перерабатывались и продавались ежегодно. Программы экспорта США гарантировали, что, когда трейдеры покупают американское зерно, Министерство сельского хозяйства субсидирует разницу между низкими мировыми ценами и более высокими ценами на внутреннем рынке. Манипуляции с этими субсидиями гарантировали трейдерам прибыли.
Таким образом, Соединенные Штаты поддерживали своего рода геополитическую стабильность, держа другие страны в зависимости от своего производства продовольствия. В значительной мере это делалось посредством демпинга — продаж на мировом рынке субсидированных, более дешевых товаров, что подрывало продажи товаров местного производства. Демпинг был официально запрещен Генеральным соглашением по тарифам и торговле (General Agreement on Tariffs and Trade, GATT), но, когда дело касалось сельского хозяйства, имелось множество обходных путей, и к соблюдению запрета редко принуждали.
Летом 1972 года Советский Союз, прогнозируя недостаточный урожай зерновых, заключил с трейдерами контракты на крупные поставки, оставшиеся неизвестными остальному миру. Объемы достигали трети всего американского урожая пшеницы — крупнейшая сделка в истории торговли зерном. Это поставило Министерство сельского хозяйства США перед необходимостью субсидировать экспорт в размере порядка 300 млн долларов, что привело к сокращению предложения. Министерство было заранее уведомлено о заключенных сделках и имело возможность скорректировать цены или подготовить резервы, чтобы дать фермерам возможность принять участие в этой сделке и уменьшить тяжесть разразившегося вследствие этого продовольственного кризиса, но оно проигнорировало предупреждающие сигналы, а затем просто врало конгрессу.
К 1974 году американские резервы зерна уменьшились примерно на две трети, а цены выросли почти втрое. Едва ли нужно объяснять, что фермеры от этого не выиграли, тогда как доходы к выгоде Cargill выросли более чем в семь раз всего за один год.
Чем меньше зерна, тем меньше скота; говядина оказалась в относительной нехватке и подорожала. Это дало министру сельского хозяйства Эрлу Батцу основание обрубить программы природосбережения и дать фермерам знаменитый совет засеять все «от ограды до ограды», исходя из предположения, что урожай можно будет купить дешево и продать по новым высоким ценам к выгоде его дружков из агробизнеса. Его девиз — «Укрупняйся или убирайся». Позднее в том же десятилетии Джимми Картер прекратил поставки зерна в СССР после его вторжения в Афганистан, в результате чего внутренний рынок США снова оказался переполнен. Соответственно, рухнули цены, а процентные ставки подскочили на 20%, что стало бедствием для фермеров и других должников. Это, в свою очередь, привело к закрытию ферм в 1980-х годах — возможно, последнему удару по семейным фермам. Правительство сочувствия не проявляло. Выступая перед группой сенаторов из сельской Америки, президент Рейган съязвил: «Думаю, нам следует оставить себе зерно и экспортировать фермеров».
Весельчак Рейган фактически гарантировал, что его желание исполнится, снизив поддержку цен и отменив антимонопольные меры. Подобная щедрость могла бы удивить даже самых ненасытных бизнесменов. Последовала мощная волна слияний и поглощений и, несмотря на риторику о «свободном рынке», власть корпораций выросла, а конкуренция ослабла.
С этого начинается большинство современных описаний упадка американского фермерства и сельских общин. Однако, хотя кризис на селе в 1980-х годах был особенно мрачным, он не являлся аномалией. Мелкие владельцы, не обреченные с самого начала на крах из-за географического положения, погоды или таких инноваций, как трактор, стали жертвами укрупнения. Фермы теряли из-за долгов, вследствие чего закрывались бойни, а следом за ними — продуктовые и хозяйственные магазины, а также поставщики семян, кормов и оборудования. Walmart вытеснил бизнес из центров городов, а объединения сетей фастфуда убили местные рестораны. Консолидация заставила миллион сельских жителей покинуть родные места, и некогда процветавшие общины превратились в города-призраки.
Великий американский эксперимент с мелкими хозяйствами был фактически завершен, хотя у больших ферм все еще оставалось пространство для роста. Однако оставался обычный вопрос: куда девать весь урожай — в ту эпоху прежде всего кукурузу? Часть ответа: этанол и кукурузный сироп с высоким содержанием фруктозы. Значительная часть оставшегося урожая увозилась из страны.
Мексика была главной целью для сбыта излишков продукции американских ферм, отчасти потому, что уже являлась наполовину зависимым от США соседом, а отчасти из-за того, что могла служить испытательным полигоном для новомодной экономической теории так называемого сравнительного преимущества, согласно которой если одна сторона может производить определенный товар эффективнее другой, то для более слабого производителя лучше свернуть выпуск этого товара и выменивать его. В общем, каждая страна должна выращивать то, что умеет выращивать лучше всего, а все остальное, что ей нужно, получать путем торговли.
Это звучит логично, но с точки зрения фермеров, а также в свете проблемы выбросов углекислого газа и полудюжины других факторов это ужасная идея, и она потерпела невероятный крах. Яркий пример этого провала мы видим в торговле кукурузой между Соединенными Штатами и Мексикой.
Мексика поддерживала свое крестьянское население, в том числе посредством государственных закупок основных продуктов питания у фермеров, ведущих натуральное хозяйство, и продажи этих продуктов по низким ценам. Однако, подобно другим странам — от Бразилии до Индии, она была поставлена перед выбором: внедрить на селе промышленные методы производства, производить продукцию в максимально возможных объемах, уничтожить крестьянство и стать машиной экспорта еды или позволить мелким землевладельцам оставаться основой здоровой экономики.
Скорее всего, это был иллюзорный выбор, с учетом международного давления и действий колеблющихся, зачастую коррумпированных властей Мексики. Свободная федерация, созданная Соединенными Штатами, мультинациональные корпорации, представители мексиканской элиты и кредитные организации, такие как Всемирный банк и Международный валютный фонд, создали новую форму доминирования, намного менее очевидного, чем «опиумные войны», жестокая колонизация Африки или свержение правительств стран Центральной Америки.
Так возникло Североамериканское соглашение о свободе торговли (North American Free Trade Agreement, NAFTA), призванное создать равные условия, уничтожив как можно больше тарифов и регуляций, чтобы упростить движение денег между странами.
Равные условия, однако, невозможны, если одна страна в 15 раз мощнее другой. Именно такой была пропорция между ВВП Соединенных Штатов и Мексики в 1994 году. Деньги действительно потекли свободнее, но не в обе стороны. Они двигались только на север. (Канада входит в NAFTA, но в данном случае может рассматриваться как экономическое подмножество США.)
Тем не менее соглашение NAFTA начало уничтожать протекционистские законы торговли и другие правила. Как только оно с ними покончило, можно было увеличивать инвестиции американских компаний и сгонять фермеров, ведущих натуральное хозяйство, с их земли, заставляя их становиться наемными работниками на фабриках.
До сих пор сельское хозяйство Мексики на базе мелкого фермерства, нуждавшееся в малом количестве химикатов и скромном комплексе удобрений, основанных на полезных ископаемых, гарантировало населению полноценное питание на основе кукурузы, тыквенных, бобов и зеленых овощей. При ничтожно малых затратах на транспортировку и малом выбросе парниковых газов оно давало возможность обеспечить себя земледельцам, скотоводам, мелким торговцам, мельникам и другим переработчикам. Жители этих сельских общин, не вовлеченные в фермерство, занимались ремеслами и предпринимательством. Возможно, их экономическое положение не было совершенно безопасным, но не было и бедственным, каким стало с тех пор.
Согласно парадигме Зеленой революции и догмам сравнительного преимущества и свободной торговли, не было никакого смысла в том, чтобы мексиканцы выращивали кукурузу друг для друга. Как писала в 2004 году Алишия Гальвес в «Еда в стиле НАФТА» (Eating NAFTA), «чтобы произвести одну тонну кукурузы, нужно 17,8 рабочего дня в Мексике, в отличие от 1,2 часа в Соединенных Штатах». Поскольку «эффективные» экономики производят то, к чему лучше всего приспособлены, а затем удовлетворяют остальные свои нужды посредством мировой торговли — а никто не был приспособлен к выращиванию кукурузы лучше Соединенных Штатов, — Мексика должна была принять часть американского излишка и найти новый товар массового потребления, чтобы предложить его на мировом рынке. Ее фермеры лишились местного рынка и быстро теряли землю, так что этим «товаром» стал дешевый труд.
Как сказал один мексиканский фермер, если «США посылает в Мексику субсидированное зерно, то грузит его в пассажирские вагоны, чтобы в них привезти мексиканских фермеров, которым нужна работа». Именно это и происходит, за вычетом сидений.
Два миллиона фермеров лишились работы, безработица росла, эмиграция ширилась, а доходы стагнировали. Тем временем импорт в Мексику американской кукурузы за 20 лет после претворения в жизнь принципов NAFTA вырос в шесть раз. С тех пор он еще удвоился.
Двадцать пять лет спустя Соединенные Штаты поставляют в Мексику 42% своих товаров. Например, экспорт американской свинины в Мексику увеличился в девять раз. Вместо ведения натурального хозяйства мексиканские промышленные фермы теперь выращивают ягоды и помидоры для жителей Северной Америки, большинство из которых понятия не имеет о социальных издержках этого производства: жестоком обращении с работниками и детьми, частичной и полной невыплате заработной платы, ужасных условиях жизни и труда. Кроме того, высокооплачиваемые рабочие места в фабричном производстве перекочевали из Штатов в Мексику, где зарплата ниже, что больно ударило по трудовым союзам США.
Соглашение NAFTA еще и принесло в Мексику джанкфуд. Импорт кукурузного сиропа с высоким содержанием фруктозы увеличился почти в 900раз, а потребление газировки почти удвоилось. Теперь Мексика занимает четвертое место в мире по потреблению газировки на душу населения. В дополнение к уничтожению источников заработка, разрушению окружающей среды и переносу производственных мощностей (Соединенные Штаты называют это «развитием») NAFTA имело последствия для здоровья мексиканцев — и это, возможно, самый тяжелый удар. Сегодня Мексика занимает первую строчку по распространенности ожирения среди стран с большим населением, а диабет, почти всегда вызываемый современным западным рационом, является одной из главных причин смерти в стране.
Мексика демонстрирует схему того, что с тех пор случилось повсюду, и трудно увидеть путь к изменениям этой ситуации с учетом глобальной экономики, позволяющей корпорациям пренебрегать государственными границами. Даже страны, больше всех выигравшие от глобальной экономики, прежде всего Соединенные Штаты, находятся в тисках ухудшающегося здоровья населения (главным образом вследствие неправильного питания, диктуемого излишком сельхозпродукции), растущего неравенства и отравленной окружающей среды.
Можно с уверенностью утверждать, что мир еды переполнен колоссальными проблемами, часть которых является следствием превращения жизненно необходимого источника питательных веществ в огромный всемирный источник прибыли.
Вы часто слышите утверждение, что «продовольственная система сломана», но истина заключается в том, что она почти идеально работает для гигантов пищепрома. Неплохо она служит и примерно трети мирового населения, которой хватает денег и которая может по первому требованию получить практически любую еду из существующей на свете.
Однако она плохо справляется с задачей накормить большую часть человечества и не способна обращаться с нашими ресурсами так, чтобы они не переводились. Эта система породила кризис здравоохранения (последствия которого, в свою очередь, усугубил вирус COVID-19) и, что, возможно, еще более серьезно, вносит основной вклад в главную угрозу нашему биологическому виду — климатический кризис. То, как мы производим еду, угрожает нам всем, даже самым богатым и умным.
Хотя она аморальна и жестока и руководят ею по большей части аморальные и жестокие люди, лишь немногие из которых являлись настоящими злыми гениями, эта система в общем и целом является накопительным результатом последовательных решений, как принятых еще 10 000 лет назад, так и недавних. Все это в прошлом, но у нас также есть будущее, которое не предопределено. Еще есть время изменить то, как мы выращиваем еду и что мы едим.
За последними событиями следите через наш Твиттер @tazabek
По сообщению сайта Tazabek