Стоковые изображения от Depositphotos
Мама рассказывала мне сказки перед сном, сочиняя их на ходу. «В одном городе, на одной улице, в одном большом доме в квартире номер пять жил был один мальчик…» – и вот тут я ее перебивал и сквозь сон спрашивал: «Фамилия? Как фамилия?». Мама торопливо отвечала – Сергеев, например. Сережа Сергеев. И продолжала: «А в соседней квартире жил старый-престарый волшебник с длинной седой бородой…» – «Фамилия как?» – спрашивал я.
Почему-то меня не интересовало название города и улицы, а вот фамилия – очень. Отчего так? Наверное, я был очень советский ребенок в свои четыре года и часто слышал эти строгие вопросы: «А как ваша фамилия? Ну-ка, предъявите паспорт!» – и что-то в этом роде.
Зачем вообще нужна фамилия? Главная ее функция – социально-учетная: кто ты, вот именно ты. Но еще она играет важнейшую роль социального маркера – прямого или символического. В верхних слоях старинного сословно-иерархического общества фамилия напрямую обозначает ее конкретного носителя – точнее, некую известную семью. Трубецкой, Волконский, Белосельский-Белозерский. Сразу почет и уважение, сразу «ваше сиятельство».
Но стоит перемениться социальному ветру – все наоборот. Я знал двоих друзей, уже в 1970-е годы они были пожилыми людьми. Оба из простых трудовых семей. Но одному не повезло с фамилией – он был Вяземский, а друг его – Попков. В советское время Попков сделал вполне приличную карьеру, а Вяземского чуть притормаживали: хороший парень, да фамилия не та. Не наша! «Да никакой он не князь!» – заступался за друга Попков. «Без тебя знаю, – вздыхал начальник. – Но все равно как-то не то…».
Конечно, все это работает в конкретных обстоятельствах времени и места: любую фамилию в принципе может носить кто угодно. Однако если вы впервые знакомитесь с Пушкиным, вы, наверное, постараетесь узнать, не потомок ли он нашего великого поэта. Это интересно, это придает общению некий добавочный смысл. На семинаре в Зальцбурге я встретил милейшего господина по имени Михаэль фон Унгерн-Штернберг. А не родственник ли он знаменитому барону Роману Федоровичу Унгерну, который захватил монгольскую столицу и хотел установить в России буддизм? Оказалось – да. С того момента я смотрел на него несколько иначе. Точно так же на лице американского психоаналитика Джона Кафки я искал черты сходства с его дядей.
Прямые маркировки дают простор для игры или повод для жульничества. Случай с молодым (тогда!) советским юмористом Ильей Сусловым: на столь понятный в 1970-е годы вопрос он чаще отвечал правду – что не имеет никакого отношения к товарищу Суслову Михаилу Андреевичу, «серому кардиналу» партии. С хорошими людьми позволял себе шутку: «Даже не однофамилец». Но если этот вопрос задавал какой-нибудь руководящий долдон – тогда Илья опускал глаза и скромно произносил: «Старик не любит, когда об этом много говорят...». А вот другой Суслов, шпион, изобретший поразительное ноу-хау для извлечения секретных данных из научно-популярных статей в ходе их подготовки к печати, – этот Суслов прямо намекал на родственные отношения с членом Политбюро ЦК КПСС.
Мой покойный отец – известный детский писатель Виктор Драгунский – никогда не был замешан ни во что политическое или руководящее. У него был дальний родственник, ныне тоже покойный, генерал Давид Драгунский. Мы дружили. Он был очень хороший человек, настоящий солдат, танкист, дважды Герой – но потом его политически использовали, сделав из него символ лояльного и процветающего советского еврейства. Меня часто спрашивали, какого Драгунского я родственник – писателя или генерала. И сразу было ясно, кто спрашивает. Номенклатурно-чиновный народ интересовался генералом, люди подемократичнее или погуманитарнее – писателем.
Символические маркировки гораздо интереснее.
В русской литературе (о других не могу судить) фамилия персонажа – инструмент для решения как минимум трех литературных задач.
Первое. Фамилия характеризует персонажа социально и этнически. Это, если можно так выразиться, внетекстовая (экстратекстуальная, извините) функция. Привязать персонажей к реальностям мира. В нашем случае: у русского крестьянина фамилия должна быть Ершов или Васин, а не Потемкин-Таврический, не Рабинович и не Чжао Фэньлань. Умышленные нарушения этого правила – даже если результат литературно блестящ – ничего не меняют по существу.
Второе – самое распространенное. Фамилия персонажа – это экономный ролевой маркер. Прежде всего это так называемые «говорящие фамилии», реальные и выдуманные. Говорящие фамилии есть, кажется, во всех литературах, в европейских уж точно. Английский мистер Снейк (змей) у Шеридана. Госпожа Ляйденфрост (печально-холодная) у современного немецкого автора (кстати, обе фамилии – реальные). Знаменитый фокус у Мопассана с Жоржем Дюруа, который, разбогатев и взлетев по карьерной лестнице, стал Дю Руа. Всего лишь один пробел, как много значит: Дюруа – это, если по-русски – Королев. А Дю Руа – Королевский.
Но особенно много говорящих фамилий в русской литературе. Иногда кажется, что все персонажи названы со значением. Тут речь идет о внутритекстовой (интратекстуальной, извините) функции.
Простодушные Скотинин, Простакова и Стародум; Фамусов, Скалозуб и Молчалин; Счастливцев и Несчастливцев. Аристократические обманки Онегин и Ленский. Лев Мышкин – игра на противоположностях; возможно, что Достоевский позаимствовал это в водевиле 1840-х «Лев Гурыч Синичкин». С чуть более сложной, но все равно ясной семантикой – гоголевские Чичиков, Ноздрев и Манилов; чеховские Тригорин и Треплев, Серебряков и Астров, Старцев, Соленый.
У Достоевского есть глубокомысленные Верховенский и Ставрогин, неслучайный Раскольников, эмоционально нагруженные Свидригайлов, Смердяков, Лебядкин, Голядкин. У Островского – тонко изобретательные Великатов, Тугина, Бальзаминов.
Есть фамилии, намекающие на исторические прототипы. Болконский (Волконский), Друбецкой (Трубецкой), Баздеев (Поздеев), Курагин (Куракин), Безухов (Безбородко) – а также Чацкий (Чаадаев). Такие фамилии – со слегка завуалированным указанием на прототип – называются «метонимы».
Достоевский в «Бесах» вывел Тургенева под фамилией Кармазинов. Тонкая игра – «кармазинный» значит «багровый» (от французского «cramoisi») – и намекает на сочувствие Тургенева революционерам, «красным», как тогда говорилось.
А вот если бы Тургенев стал персонажем «Таинственной страсти» Аксенова, он бы там, наверное, назывался Мумукин или Отцедетский. Это я к тому, что фамилия Вертикалов, придуманная для Высоцкого, кажется мне верхом фельетонного безвкусия. В советских романах-пасквилях я не раз видел: Воздвиженский – понимай, что это Вознесенский, Зрачков – что это Глазунов…
Фамилии не только уточняют отношение автора к своим героям, но могут указывать на жанр – например, «смешные фамилии» в юмористических рассказах Чехова. Чиновник Червяков, унтер Пришибеев, графы Дерзай-Чертовщинов и Рубец-Откачалов. Салтыков-Щедрин весь искрится подобными фамилиями.
Говорящая фамилия может указывать даже на сюжетные ходы. Вольский и Ланская: свободолюбивый граф отринет любовь трепетной княгини (великосветский роман). Обмишурин и Пробкина: хитрый чиновник обманет глупую купчиху (мещанская комедия). Наконец, уже упомянутые Тригорин (ассоциация с пушкинским Тригорским) и Треплев (от слова «трепаться») – понятно, кто из них более удачлив в литературе.
У Чехова есть очень тонкие намеки и слабо проявленные знаки, связанные именно с фамилиями. У удачливого соперника – который «похищает» или «не отпускает» любимую женщину, бывает иностранная или, так сказать, иностранно-подобная фамилия. Власич, Луганович, фон Дидериц. У неприятной Ариадны из одноименного рассказа при таком красивом имени очень неприятная фамилия Котлович.
В русской литературе фамилии персонажей – не обязательно выдуманные или надуманные (то есть реальные, но как бы подчеркивающие какую-то характеристику). Возможны самые обычные фамилии. Но беда в том, что от специального смысла фамилии никуда не убежишь. А если постараешься убежать, то непременно получится «студент первого курса Иванов», дешевая псевдоузнаваемость, от которой Чехов предостерегал Бунина. Кстати, чеховский «Иванов» – тоже говорящая фамилия. Смысл названия пьесы – «Один из многих». Как «Жизнь человека» Леонида Андреева или «Une vie» Мопассана (кстати, название этого романа лучше переводить не как «Жизнь», а как «Просто жизнь» или «Обыкновенная жизнь»).
И, наконец, третье – у фамилии персонажа есть межтекстовая (или, говоря по-нашему, по-простому, интертекстуальная) функция. Фамилия – инструмент переклички между текстами. Адресная книга русской литературы – это своего рода гипертекст.
Интертекстуальные фамилии не совпадают до буквы, а сходны либо по внутренней форме, либо по созвучию. Примеры хрестоматийны. Онегин и Печорин (два «лишних человека»). Евгений Онегин и Евгений Арбенин (вот что было бы с Онегиным, женись он после всех своих разочарований). И далее – ревнивец-убийца Арбенин в «Маскараде» и обманутый муж, несправедливо осужденный за убийство, – Урбенин в «Драме на охоте» Чехова.
Время странным образом проступает в фамилиях не только героев, но и писателей.
Восемнадцатый век: Тредиаковский, Сумароков, Херасков, Капнист, Фонвизин, Шаховской, Княжнин, Державин. Здесь неплохо смотрятся также Барков и Чулков.
Начало девятнадцатого века: Василий Жуковский, Александр Пушкин, Антон Дельвиг, Евгений Боратынский, Константин Батюшков, Николай Гоголь, Фаддей Булгарин, Петр Вяземский, Владимир Одоевский и даже Нестор Кукольник... все в порядке, и вдруг трах-тарарах! Борис Федоров!
Он выглядит совершенно лишним в этом ряду. Как будто из нашего времени. Хотя Борис Федоров был знаком и с Пушкиным, хотя сильнее всех дружил с Булгариным. Пушкин написал эпиграмму:
«Федорова Борьки мадригалы горьки,
Эпиграммы сладки, а доносы гадки».
Но все равно – фамилия как бы не оттуда. Не звучит.
В середине XIX века – отчетливый семинарско-разночинский дух. Белинский, Полонский, Добролюбов, Чернышевский, Достоевский, Крестовский, Писарев, Писемский, Зайцев. С небольшими вкраплениями не слишком уж высокого дворянства: Некрасов, Тургенев, Толстой.
Но в конце XIX – все звучит уже совсем демократически. Народно звучит. Василий Слепцов, Николай Лейкин, Антон Чехов, Михаил Альбов, Семен Надсон, Леонид Андреев, Валерий Брюсов, Игнатий Потапенко, Иван Щеглов. Даже столбовой дворянин Иван Бунин легко вписывается в этот ряд. Вот сюда бы Федорова!
Но в 1910-1930 годы – новый перелом. Степун, Рапп, Бурлюк, Брик, Пильняк, Парнок, Пастернак, Олеша, Бабель, Нарбут, Оцуп, Гуро, Эфрон, Шпет, Ильф, Хармс. Последние два – псевдонимы, но все равно.
А кстати, ваша как фамилия?
По сообщению сайта Газета.ru