— Расскажите, почему вы решили заняться военной медициной?
— Это решение созрело еще в 17 лет. Я из семьи военных. И отец, и мать были офицерами СМЕРШ — участниками войны. Завершить высшее образование им помешал призыва в армию в 1941. А все их дети стали врачами. Поэтому, когда встал вопрос: куда пойти учиться после школы, я выбрал Военно-медицинскую академию. Вот так и стал военным медиком.
— Вы принимали участие в Афганской войне в качестве врача. Побудил ли этот опыт в дальнейшем заняться исследованиями поведения людей в условиях конфликта?
— Во время Афганской войны я после 9 лет службы в войсках вернулся в Академию, стал уже кандидатом медицинских наук, а научно-исследовательский отдел, где я работал, занимался прогнозированием успешности военно-профессиональной деятельности. Но это направление длительный период развивалось в отношении учебно-боевой деятельности.
Направление, которое было инициировано мной, было ориентировано именно на психологическое прогнозирование успешности боевой адаптации и боевой деятельности. В последующем это направление было расширено до изучения психологического состояния военнослужащих в условиях применения оружия массового поражения.
Это были исследования после аварии на Чернобыльской АЭС в 1986 году, как модели применения «грязной бомбы». Затем исследования после Спитакского землетрясения в 1988 года, как модель подземного взрыва атомного оружия в сейсмоопасном регионе, когда в один день погибли более 70 тыс. человек. Потом было исследование последствий взрыва газа в котловине на перегоне Улу-Теляк под Уфой, в результате которого на десятки метров разбросаны два пассажирских состава с пассажирами. Это была модель ядерного взрыва в атмосфере. Конечно, это были ужасные трагедии и одновременно уникальный научный материал, который лег в основу моей докторской диссертации.
— Чем, на ваш взгляд, отличается психологическая работа с личным составом в СССР и современной России?
— Я завершал свою службу в Вооруженных силах СССР, когда в стране, с одной стороны, не было денег, а с другой — велась весьма недальновидная внутренняя политика в отношении армии.
Этим можно только гордиться и приветствовать это.
— Можно ли подготовить человека к войне психологически?
— Да, конечно. Психологическая подготовка военнослужащих, да и всего населения, особенно в современных политических условиях — это важный раздел военно-специальной подготовки. В свое время была разработана достаточно эффективная система психологического отбора и подготовки будущих военнослужащих. Еще в допризывной период в системе Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту (ДОСААФ) проводилось психологическое тестирование молодежи с целью выявления склонностей и профессиональных способностей к тому или иному виду воинской деятельности. Затем было обучение на базе ДОСААФ. Из ДОСААФ данные, включая психологические данные на каждого призывника, передавались в учебные части, где эти данные дополнялись и уточнялись, и психологическая карта следовала за военнослужащим до окончания срока службы и затем возвращалась в военкомат по месту приписки. Сейчас, насколько мне известно, эта система постепенно восстанавливается, включая постановку вопроса о реабилитации комбатантов.
Приведу пример. В свое время существовала система спасения членов Политбюро ЦК КПСС, а это были люди не молодые. Были муляжи этих членов в полном соответствии с ростом и весом, которые спецгруппа должна была в случае атомного нападения в течение нескольких секунд эвакуировать в специальный бункер. Тренировки были регулярными, и норматив был отработан точно. Но когда втайне от группы спасения по рекомендации психологов в тренировочный центр было завезено несколько десятков литров крови и потрохов с мясокомбината, которыми были «обработаны» эти муляжи, норматив был не только сорван, но у ряда прошедших специальный отбор и подготовку спасателей началась рвота и т.д. Психологическая подготовка — это условия тренировок максимально приближенных к боевым условиям.
— Почему люди «ломаются» во время боевых действий? Это отсутствие должной подготовки или низкий порог восприятия?
— Во-первых, «ломаются» единицы. У всех людей разный порог переносимости тех или иных тягот жизни. А жизнь исходно травматична, и еще никому не удавалось прожить всю жизнь без психических травм. Ничуть не меньше «ломаются» и от утрат, и от обычных трудностей повседневной жизни.
А на войне, в отличие от повседневности, смерть и утраты близких, сослуживцев и товарищей, присутствуют не гипотетические, а всегда стоят за спиной. Да, кто-то не выдерживает.
Но большинство возвращаются в строй даже после тяжелых ранений, а обстрелянный солдат и офицер — это бесценный контингент для любой армии.
— Военные преступления — это девиация или акт осознанного действия?
— Я не занимался военными преступлениями, этот вопрос, скорее, нужно адресовать военной прокуратуре. Могу только сказать, что в российской армии военные преступления всегда были минимальными, никогда не поощрялись, а точнее — жестко преследовались по закону, и это всегда создавало особые условия для формирования у российских солдат и офицеров осознания своего морального превосходства.
— Как люди восстанавливаются после боевого действия? В чем особенность восстановления в России?
— Реабилитация участников боевых действий — это очень сложный и очень специальный вопрос, к тому же это дорогостоящая проблема. Я знаю, что эта проблема также поставлена в государственном масштабе, и уверен, что она будет адекватно решаться. В этой проблеме особое внимание требуется к семьям военнослужащих, потому что самая лучшая терапевтическая система — это хорошая семья.
— Как семья может помочь в реабилитации человеку, прошедшему через боевые действия? С какими психологическими проблемами сталкиваются семьи людей, вернувшихся с войны?
— Я не хотел бы конкретизировать и таким образом навязывать некие ожидания — различные симптомы и синдромы хорошо известны специалистам, а наша беседа предназначена для широкого читателя. Добавлю только, что столкнувшись с проблемами личных взаимоотношений и особенностей поведения участников боевых действий, членам семьи было целесообразно убедить близкого им человека обратиться за психологической помощью, но неплохо было бы и самим членам семьи проконсультироваться с опытным психологом.
— С какими конкретно психологическими проблемами часто сталкиваются ветераны боевых действий? Депрессии, посттравматические расстройства, суицидальные наклонности, одиночество, алкоголизм?
— Я частично уже ответил на этот вопрос. Точнее — воздержался от подробного ответа. Да, все, что вы перечислили, входит в структуру посттравматического расстройства, но ни один из упомянутых психологических феноменов не является обязательным или предопределенным, во всяком случае — в его клиническом варианте, требующим специализированной помощи.
Отмечу также, что в большинстве случаев те или иные доклинические варианты купируются самостоятельно или, как говорят, с течением времени проходят в «автономном режиме».
Однако если негативные проявления наблюдаются или замечаются (чаще всего окружающими) в течение более чем трех месяцев, в этом случае — повторю еще раз — целесообразно ненавязчиво убедить близкого вам человека обратиться за психологической помощью.
— Как была устроена реабилитация участников боевых действий в Советском Союзе?
— Основной реабилитирующей системой в СССР была мощная государственная идеология, и в этой фразе нет негативизма — она реально действовала и была эффективной. Второй составляющей было традиционно российское высочайшее уважение к защитникам Родины, частично утраченное в 1990-х, которое сейчас, к 2022 году, практически восстановлено. В качестве третьего фактора я бы назвал единство народа и его элиты, дети которых сражались и погибали наравне с рабочими и крестьянами. Добавлю также коллективизм — в его лучших проявлениях, а также традиционный семейный уклад. Не последнюю роль играла вера в Бога и привлекательный образ советского будущего.
Мне довелось участвовать в первой на территории бывшего СССР международной конференции по реабилитологии, которая состоялась в Военно-медицинской академии, насколько помню, в 1992 году.
До этого такого понятия, как врач-реабилитолог, вообще не существовало. Но это не значит, что не было никаких наработок в этой области медицинской и психологической практики.
И в Первую мировою войну, и во время Отечественной войны действовали военные госпитали психоневрологического профиля, где занимались не только ранениями и контузиями, но и — фактически — посттравматическими реакциями военнослужащих, хотя термина ПТСР в то время еще не существовало, он появился только в 1980-х.
— Почему, с точки зрения психологии, люди, уже принимавшие участие в боевых действиях, вновь стремятся попасть в горячие точки?
— Война — это не только тяжелое испытание для всех ее участников с угрозой собственной жизни и неизбежными утратами товарищей, но и особая психологическая атмосфера — настоящей мужской дружбы, взаимовыручки и соблюдения воинской чести в сочетании с риском и трудно объяснимым чувством полноты жизни и значимости собственной личности. Поэтому для некоторых комбатантов война является одним из самых значимых воспоминаний и формирует определенную мотивацию.
— Говорят, что с войны возвращаются другими людьми. Что значит это выражение с точки зрения психологии.
— Да, это известный феномен.
— Как быстро проходит этот синдром?
— У всех по-разному. У большинства через несколько месяцев, а у некоторых он может растягиваться на годы. В этом случае, повторю в третий раз – обязательно требуется помощь специалистов.
По сообщению сайта Газета.ru