И вот совершенно разные люди в разных социальных сетях, никак не связанные между собой, – и тут я категорически отвергаю плагиат – назвали это «Скорбным бесчувствием». А именно фестиваль русской культуры «СловоНово», который переместился из Черногории в Тель-Авив. И осудили такой несвоевременный праздник жизни вокруг него.
Довольно сложно сказать, сколько в этом осуждении было зависти к блистательным, хорошо устроившимся людям в отдельно взятой тусовке, куда нас не позвали, а сколько действительно брезгливости и неловкости от праздника. Ну, не знаю, двойственное чувство.
Хотя зависть и есть чувство амбивалентное и всегда рядится в осуждение.
А вот сам диагноз ужасно интересный.
«Скорбное бесчувствие». Термин психиатрический, обозначает состояние, когда человеку по каким-то причинам недоступны психические функции высших существ, и он превращается в… ну, допустим, в кабана или кролика… бояться может, желать может, но сочувствовать, сопереживать – уже нет: это навыки более высокого уровня. Это как бы исчезновение чувств, но не всех, а именно тех, которые приписываются исключительно человеку: чувств к близким и к ближним, к искусству.
Ведь только тот человек – чье сердце болит обо всем в мире, так ведь…
И можно было бы это явление назвать тупо: депрессия. Но нет. Названо поэтично. Анэстезия долороза, Anaesthesia dolorosa, психическая анестезия, жаль, я не поэт, так сказать. Средневековые латинские слова все так звучат – таинственно и поэтично, как древняя литургия. Если медицинский словарь зачитать вслух – сразу можно на «СловоНово» выступать. «Скорбное бесчувствие» культурно возродил Юрий Арабов для сценария фильма Сокурова.
Но гораздо больше интересен диагноз приклеивания ярлыка «скорбного бесчувствия» чуть не ко всем событиям подряд.
Мне, наоборот, кажется, что общество скорбно расчувствовалось. Оно сегодня суперэмоционально. Такова жизнь соцсетей, которая требует быть публично и громко скорбным, или, наоборот, публично счастливым. Мы переживаем эпоху нового сентиментализма. А что делать… Слишком много инфы. Мозг не приспособлен к информации такого объема и интенсивности и включает примитивное эмоциональное реагирование. Ты постоянно должен что-то чувствовать. И даже не что-то: а именно сострадание.
В истории все время меняются «эмоциональные режимы». Иногда в обществе приветствуются эмоции, иногда не приветствуются. Смотря в каком обществе, смотря какие эмоции. В XVII веке общество поощряло следующие эмоции: мизантропию, тревогу, меланхолию. Остальное было не принято чувствовать. И – не чувствовали. В XVIII веке нужно было все время публично плакать. Советский режим был аскетичным, страстей не было, приветствовались только гражданские эмоции. На страсти жаловались в партком. Партком разбирался с чувствами.
А как сегодня?
Сложно сказать, чего больше: «скорбной» или «позитивной» эмоциональности. Слишком заметны и «горите в аду, твари» – по отношению к любому человеку, кто высказался не так, как ты, и «боже, какая ты красавица» – по отношению к любому селфи любой страшной бабы. Боишься уже свои фото выкладывать, чтоб не наткнуться на «какую я красавицу».
Один человек, гей, писал мне как о самом тяжелом своем переживании, что он не может в метро на эскалаторе целоваться со своим бойфрендом. Именно запрет на публичное проявление чувств казался ему самым страшным наказанием, к которому приговорило его общество, с одной стороны призывающее чувства демонстрировать, а с другой – не разрешающее демонстрировать их всем социальным группам и по всем поводам.
Страдать, публично каяться, публично скорбеть – модно. Это называется «меня кроет». Если тебя не кроет – ты не модный. «Тебя сейчас сильно кроет?» – участливо спрашивает подруга. Потому что всех сейчас должно «крыть» и все должны признаваться в этом. Да я даже не знаю, что такое «панические атаки», а все знают – я не модная. Некоторых героев фестиваля русской культуры я впервые узнала по удивительно откровенному документальному сериалу «Я – псих», где негармоничный невротичный внутренний мир выставлен напоказ.
Соцсети сейчас используются для демонстрации того, что раньше должно было быть скрытым. «Только что у меня умер отец, я не знаю, зачем я это пишу», – запостил один человек, который не только поддался общей моде, но и позволил себе рефлексию по отношению к ней.
Помните, был такой мем под названием «чота не скорблю». Когда погибал тот, кого ты считаешь врагом, ты демонстрировал, что не скорбишь, и только совсем уже оторвы и дуэлянты позволяли себе это – кажется, даже Невзоров не осмелился. Не испытывать публичной скорби – это дерзость, бравада и вообще цирковое лихачество – настолько это неприемлемо.
Вообще же не выглядит это как эра милосердия, а вот как плебейская эра. Известно, что к эмоциям тяготеет простой народ. Аристократия эмоции сдерживает. Это на простых похоронах нанимают плакальщиц. Это в простонародье принято вглядываться в лицо вдовы, достаточно ли она скорбит, и осуждать, если «недостаточно».
А принц Уильям и Кейт Миддлтон никогда не проявляют эмоции на публике. И даже за руки никогда не держатся, и даже нам специально объясняют: нет, это не потому, что они не любят друг друга, это потому, что не по протоколу.
Но у нас же демократизация, и народные нравы стали нравами всего общества.
Я сама человек эмоциональный и не горжусь этим, слишком эмоциональных людей не люблю, эмоциям не доверяю, в особенности же мужским, собак не люблю за излишнюю эмоциональность и за все те эмоции, которые им даром выданы в силу их собачности: преданность, верность и то, что называют любовью. И хочется, да, бесчувствия вообще-то уже, потерять чувства, стать кроликом, окабаниться и дальше, дальше, стать ящерицей, как в стихах Мандельштама, роговую мантию надену, от горячей крови откажусь, обрасту присосками… и ура вспять по лестнице эволюции!
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.
По сообщению сайта Газета.ru